Поэтика и символика романов Л.Н. Толстого - Дипломная работа

Ломка традиционного уклада повлияла на искусство, музыку, язык, литературу, моду. толстой семейный роман метафора В ходе исследования мы заметили сходство между творческими посылами и личными обстоятельствами жизни писателя, побудившими его к созданию повести «Семейное счастье» и романа «Анна Каренина». В письме к Владимиру Павловичу Мещерскому, приблизительно датированном концом августа - началом сентября 1871 г., Толстой пишет: «Я ничего не пишу, надеюсь и желаю ничего не писать, в особенности, не печатать» [Толстой: LXI, 57] . Так Гусев предполагает, что в «Семейном счастье», «рисуя женатую жизнь своих героев, Толстой пытался изобразить те отношения, которые могли бы образоваться между ним и В. В. Сергея Михайловича и Левина роднит общность интересов и идеал жизни, который герои пытаются воплотить («труд... отдых, природа, книга, любовь к близкому человеку» [Толстой V: 100]): это ставит их в череду героев, в которых Толстой выражал свое видение жизни.И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, - эта мысль оскорбляла его» [Толстой: XVIII, 8]. Кити понимает его шутливые слова о выздоровлении так, что «он все знает, все понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд» [Толстой: XVIII, 129] (имеется в виду ситуация с Вронским). Итак, Облонский все-таки совершает сделку: продает лес купцу Рябинину. Облонский продает лес, и говорит, что «дал слово», а Рябинин в ответ произносит такую фразу: «верьте чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил». Давая характеристику владельцев капиталов, принимающих участие в строительстве железных дорог инженер замечает: «Прислушиваясь к суждениям восторженных поборников железных дорог и тех людей, которые имеют в виду основать акционерное общество железных дорог с гарантию от правительства, не в пользу устраиваемых дорог, но собственно для сопряженных этим выгодных биржевых сделок,-то нет такого общественного чуда, которого не могли бы совершить железные дороги.Они бросили шкатулку, представлявшую поезд, и вошли к отцу» [Толстой, Т. По-другому играет в железную дорогу Сережа:«У нас теперь идет железная дорога, - сказал он, отвечая на его вопрос. Князь Щербатский говорит о Вронском: «это франтик петербургский, их на машине делают, они все на одну стать, и все дрянь» [Толстой Т.18 69]; Сергей Иванович, по мысли брата, «не больше принимал к сердцу вопросы об общем благе и о бессмертии души, чем о шахматной партии или об остроумном устройстве новой машины» [Толстой: XVIII, 253].С машиной Долли сравнивает воспитательницу-англичанку. При этом абсурдно-технический характер описания становится дополнительной чертой характеристики героя: «Без сомнения, действие электричества; влюбленные ? все равно что две лейденские банки: оба сильно заряжены; поцелуями электричество разрешается, и когда разрешится совсем ?прости любовь, следует охлаждение» [Гончаров: I, 66]. Электричество производиттепло, тепло производит электричество.В светском Петербурге, «проветрившись», Степан Аркадьевич перенимает другой взгляд: «Дети воспитывались в заведениях, и не было этого, распространяющегося в Москве - Львов, например, - дикого понятия, что детям всю роскошь жизни, а родителям один труд и заботы. Напомним: «У князя Чеченского была жена и семья - взрослые пажи дети, и была другая, незаконная семья, от которой тоже были дети. В том образовании, которое она хочет дать детям, много от того, которое она получила в родительском семействе: в частности, это и усиленное внимание к иностранном языкам (вспомним, что в романе упомянуто, что в семействе Щербатских разговаривали через день на английском и французском, и, что не смотря на колебания, Долли решила также учить своих детей). Во второй части статьи «О Воспитании и образовании» (1863) Толстой пишет, что воспитание в такой дефиниции (как «воздействие одного человека на другого с целью заставить воспитываемого усвоить известные нравственные привычки» [Толстой: VIII, 215]) вообще не должно являться частью педагогики. Переходя к характеристики «детской» темы во втором семействе-Карениных, сразу укажем на схожесть положения отпрысков двух семейств: их связывает участие в семейной драме и пристальное внимание одного из родителей к их воспитанию.Песцов, кстати, отдает предпочтение немцам не только в связи с музыкой: «Англичане, французы, немцы, - кто стоит на высшей степени развития? Борисову об отношении Толстого к немцам и французам: «Французская фраза ему противна, но он еще более ненавидит рассудительность, систему, науку, одним словом - немцев» [Тургенев: XI, 266]. Он говорит по поводу земского вопроса: «Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, - немцы и англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся» [Толстой: XVIII, 29].

Тема моей дипломной работы «Поэтика и символика в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина» и периодика 1870-х гг.». «Анна Каренина» по праву считается одним из самых «современных» романов конца девятнадцатого века. В этой книге мы можем найти характерные следы эпохи и отголоски дискуссий о наиболее спорных вопросах того времени.

Отмена крепостного права в 1861 году и другие «великие реформы» Александра II ускорили ход индустриальной революции в России и вызвали значительные изменения в экономической, политической и социальной жизни. Ломка традиционного уклада повлияла на искусство, музыку, язык, литературу, моду. толстой семейный роман метафора

Связь между романом Толстого и современным контекстом 1870-х уже привлекала внимание многих исследователей: наиболее полные работы по этой теме принадлежат К. Н. Леонтьеву, Б. М. Эйхенбауму, Н. И. Гусеву, Э. Г. Бабаеву, С. Г. Бочарову и др. Эти труды лежат в основе моей работы.

Другой важный аспект, который обсуждается особенно активно в современном научном дискурсе, - интерпретация романа через его символический подтекст (работы Н. В. Гуреевой, Е.И. Поляковой, Г. Л. Браунинг, Б. Леннквист и др. указывают на неослабевающий интерес к этой теме)

Основной целью нашего исследования было изучение символов и поэтики «Анны Карениной» в их связи с изменениями, вызванными промышленной революцией и реформами. Мы попытаемся указать на специфику интерпретации некоторых «современных» явлений в романе Толстого по сравнению с их отражением в публицистике 1870-х гг.

Помимо этого мы надеемся обогатить комментарии к «Анна Карениной» новыми историко-культурными заметками. С этой целью мы изучили произведения писателей - современников Толстого, книги-воспоминания о жизни России в 1860-70-х, книги по истории технического и научного развития страны в конце XIX века.

Задачи нашей работы: · анализ исторических и личных причин, сделавших возможным обогащение семейного сюжета до «широкого, свободного», современного романа

· сравнение символического звучания «современных» вопросов в публицистике 1870-х и их значение в романе Толстого

· комментирование «современных» символов, определение их значения в поэтической системе «Анны Карениной»

В ходе исследования мы заметили сходство между творческими посылами и личными обстоятельствами жизни писателя, побудившими его к созданию повести «Семейное счастье» и романа «Анна Каренина».

Мы выдвигаем гипотезу, что «Анна Каренина» стала второй попыткой воплотить в жизнь замысел современного семейного романа - первым таким опытом, как мы предполагаем, была повесть «Семейное счастье» (1859).

Свое особенное звучание роман, на наш взгляд, приобрел благодаря обогащению личного и творческого опыта писателя на фоне общественных изменений после 1861 года.

Глава 1. Эволюция «семейного» роман в творчестве Л. Н. Толстого: «Семейное счастье» и «Анна Каренина»

Мы обращаемся к хорошо изученной творческой истории романа лишь в связи с главной темой работы - зависимости символики «Анны Карениной» от социально-политического контекста 1860-70-х гг.. В этой связи представляется необходимым сравнить роман «Анна Каренина» (1873-1877) с отделенной от него чуть более чем десятилетием повестью «Семейное счастье» (1859).

К сопоставлению подталкивают бросающаяся в глаза общность проблематики (женский мир, семья и измена - смысловое ядро обоих произведений). При сравнении вполне очевидным оказывается и преемственность в авторских решениях художественных задач.

Работе как над повестью на современную «семейную» тему, так и позднее над романом предшествовали периоды разочарования во внешней стороне литературной деятельности. И в 1858-1859, и в 1870-1872 годах Толстой испытывает отвращение к газетно-журнальному воздуху, который, по мнению писателя, искусственен и вреден.

Сравним дневниковую запись, сделанную в канун работы над «Семейным счастьем» и фрагмент позднейшего письма.

«Литература, которую я вчера понюхал у Фета, мне противна. То есть, я думаю, что начав литературное поприще при самых лестных условиях общей, два года сдержанной похвалы и почти первого места, без этих условий я не хочу знать литературы, т. е. внешней, и слава богу. Надо писать тихо, спокойно, без цели печатать»,- пишет Толстой 13 декабря 1858 г. [Толстой: XLVIII,19]

Спустя 12 лет, в 1870 году, Толстой варьирует эту мысль в письме к А.А Фету от 13-14 июня: «Я, благодаря бога, нынешнее лето глуп, как лошадь. Работаю, рублю, копаю, кошу и о противнойлит-т-тературе и о лит-т-т-тераторах, слава богу, не думаю» [Толстой: LXI , 236].

Отрекаясь от печатания, писатель занимается хозяйством и задумывается о педагогических вопросах.

Согласно своим мыслям, Толстой на некоторое время отказывается от публикаций. В конце 1858 и начале 1859 года он не отвечает на письма Н.А.Некрасова, редактора «Современника», а в 1871 г. решительно отказывает редактору «Гражданина».

В письме к Владимиру Павловичу Мещерскому, приблизительно датированном концом августа - началом сентября 1871 г., Толстой пишет: «Я ничего не пишу, надеюсь и желаю ничего не писать, в особенности, не печатать» [Толстой: LXI, 57] .

В то же письме Толстой признается, что «По правде Вам сказать, я ненавижу газеты и журналы - давно их не читаю и считаю их вредными заведениями, непроизводительно истощающими умственную и даже художественную почву. Газетная и журнальная деятельность есть умственный бордель, из которого возврата не бывает».

В то время Толстой действительно не выписывал газет и журналов. Исключение было сделано для «Revue des deux mondes» и еще двух изданий, которые Толстой получал бесплатно- «Зари» и ««Moskauer deutsche Zeitung» [Гусев 1963: 19]

Возвращение к писательскому труду после перерыва в обоих случаях происходило без выхода из добровольной изоляции от газет и журналов. Мысль «зрела» в размышлениях о событиях недавнего прошлого. Роль литературного фона играла классика: писатель перечитывал, например, А.С. Пушкина, что прямо отразилось в текстах «Семейного счастья» и «Анны Карениной».

Так,1 января 1859 года, в записной книжке Толстого находим первый вариант заглавия «Семейного счастья»: «Повести Лизаветы Белкиной» [Гусев 1957: 332]. Выбор новой для писателя формы (дневника от лица женщины) также заставляет вспомнить имя Пушкина («Рославлев» (1831)).

Широко известно, что и первые строки «Анны Карениной» были подсказаны пушкинским сюжетом («Гости съезжались на дачу»). [Эйхенбаум 1974: 149]

Исследователи установили , что книга, оказавшаяся в руках Толстого перед началом работы над «Анной Карениной» - том Пушкинской прозы в издании П. В. Анненкова. (СПБ., 1855), который содержал, кроме упомянутого незаконченного произведения, и «Повести Белкина». Таким образом, представляется возможным, что эта же книга была в распоряжении Толстого в период работы над «Семейным счастьем».

Итак, разговор о современности оказывается, инициирован вовсе не «современными» впечатлениями (от которых писатель в это время дистанцируется), а Пушкиным. Почему?

Можно предположить, что своеобразие пушкинского бытописания современности (Пушкин соединяет реалистический пласт и «игру» с литературной традицией, выписывает обыденные детали и наполняет их богатым символическим звучанием) подталкивает Толстого обратиться с таких же позиций к личному опыту.

И «Семейное счастье», и «Анна Каренина» сочетают попытку философского обобщения и детализацию. Очевидно, что они формировались вокруг «мысли семейной», были своего рода программными мыслями об устройстве брака. Но обилие документально воспроизводственных деталей биографии и современного быта делает из них не только карту философских исканий автора (под это определение подходит, скорее, «Крейцерова соната» (1889)), но и коллекцией ярких жизненных впечатлений, почти не тронутых оценочным суждением.

Рисуя судьбу своих героев, Толстой одновременно строит и предположение о собственной судьбе. Так Гусев предполагает, что в «Семейном счастье», «рисуя женатую жизнь своих героев, Толстой пытался изобразить те отношения, которые могли бы образоваться между ним и В. В. Арсеньевой после их женитьбы». [Гусев 1957: 333]

Влияние В.В. Арсеньевой, бывшей писателю почти невестой, на создание «Семейного счастья», признавалось самим Толстым. На вопрос о его «любовях» и их влиянии на творчество, Толстой ответил П. И. Бирюкову рассказом о связи Арсеньевой с созданием повести. А о содержании этого произведения Толстой говорил В. П. Боткину, что намерение его было представить процесс любви в браке, начинающийся с романтического увлечения, заканчивающийся любовью к детям. Эти два высказывания Толстого и дают Гусеву основания для такого предположения, которое выглядит в их связи убедительно.

В нескольких словах напомним фабулу «Семейного счастья». Мария Александровна рассказывает историю своего замужества. Первая часть повести посвящена периоду влюбленности в Сергея Михайловича и заканчивается вступлением в брак. Вторая повествует об изменении отношений в семье, светских успехах Марии Александровны и эпизоде на водах, где Маша привлекла внимание итальянского офицера. Затем семья возвращается в деревню. Последние страницы повести посвящены описанию вновь воцарившего спокойного семейного быта. Сергей Михайлович говорит, что счастлив, и не изменил бы ничего в прошедшем. Однако Машу гнетет чувство вины. После откровенного разговора с мужем она открывает чувство любви к ребенку и отцу своих детей, которое заменяет все прежнее.

Сергея Михайловича и Левина роднит общность интересов и идеал жизни, который герои пытаются воплотить («труд... отдых, природа, книга, любовь к близкому человеку» [Толстой V: 100]): это ставит их в череду героев, в которых Толстой выражал свое видение жизни. Интересно отметить, однако, не общность, а важное отличие между героями: в повести поражает безупречная рассудочность действий и решений мужа и согласованность развития сюжета с его идеей о том, что жена должна «насытиться» высшим светом, чтобы понять его пагубность. Это решение сюжета, видимо, отражало настроение Толстого того периода. Он писал Арсеньевой: «Вам надо примириться с мыслью, что той полноты чувства, которое вы будете давать мне, вы никогда не найдете во мне!» [Толстой: LX,115], имея в виду, что в семейной жизни он будет сохранять, в первую очередь, трезвый ум.

Приступая к «Анне Карениной», Толстой уже отказался от идеи о рациональных основах счастливого брака. Следы этого пересмотра можно найти в сцене ссоры Кити и Левина, когда Левин не находит в себе сил притворяться, что его не волнуют ухаживания Васеньки.

Примечательно также, что, не смотря на автобиографические черты главных мужских образов повести и романа (Сергея Михайловича и Константина Левина), они играют лишь роль второго плана, а драматические коллизии оказываются связаны с внутренним миром современной женщины.

Именно история женщины, как в «Анне Карениной», так и в «Семейном счастье» организовала вокруг себя «семейное» повествование. Подтверждение этому находим в записи С.А. Толстой от 24 февраля 1870 года. Муж сказал ей, что как только «ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя» «то все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины». [Толстая 1978: 497]

В отличии от Марии Александровны у героини романа нет очевидного прототипа. Ее образ составлен из коллекции личных впечатлений. Например, с личностью Марии Александровны Гартунг, дочери Пушкина, сравнивают внешность Карениной [Кузьминская: 495]

Общеизвестно и то, что способ самоубийства Анны был навеян самоубийством Анны Степановны Пироговой 6 января 1871 года. Самый сюжет романа, относящийся к Анне, связывают с множеством семейных драм, которые разворачивались непосредственно среди знакомых писателя: например, историей Марии Алексеевны Дьяковой, бывшей замужем за Сергеем Михайловичем Сухотиным, покинувшей его и в 1868 г. и вторично вышедшей замуж за С. А. Ладыженского. [Толстой 1939: 568]

Мы же обратим внимание на то, что в Маше из «Семейного счастья» уже намечены некоторые характерные особенности женщины дворянского круга, которые найдут свое отражение и в образе Анны. Обе любят развлечения, имеют врожденное чувство такта, хороший вкус.

Важным для образов обеих героинь оказывается концепт «простоты». Муж отмечал, что в свете в Маше проявилась «милая, грациозная самоуверенность, афабельность, даже светский ум и любезность. И все это просто, мило, добродушно» [Толстой: V, 117], сама Маша пишет, что о ней говорили, будто в ней есть что-то деревенское, простое и милое; Кити говорит, что Анна «всегда лучше всех» и, действительно, на бале она «простая, естественная, изящная и вместе веселая и оживленная» [Толстой: XVIII, 85].

Здесь хочется вспомнить, что неподдельная простота в сочетании с непринужденным светским тактом, как причина успеха в обществе, отличала и пушкинскую Татьяну («Все тихо, просто было в ней»). Однако в отличие от пушкинской героини, чье спокойствие и холодность не были поколеблены Евгением, Анна и Маша, хоть и подходят к роковой ситуации, казалось бы, в спокойном, безмятежном состоянии, оказываются уязвимы для сильного чувства.

Маша, описывая свое состояние во время заграничной поездки, признается, что «ничего не хотелось, я ничего не надеялась, ничего не боялась, и жизнь моя, казалось мне, была полна, и на совести, казалось, было покойно» [Толстой: V, 128]. Анна ощущает, что потеряла спокойствие, когда возвращается в Санкт-Петербург, за чтением английского романа- до этого совесть ее ничего не тяготит.

Сопоставляя рефлексию Маши и слово повествователя об Анне, мы замечаем схожий набор чувств и состояний, схожую образность в их описании: стремление к искренности и «двойственность», ощущение «края пропасти», желание «броситься, очертя голову, в открывшуюся вдруг притягивающую бездну запрещенных наслаждений» [Толстой: V, 132].

Во время ссоры с мужем Маша замечает, после очередной реплики, что «сказала я холодно, как будто не я, а какой-то злой дух говорил во мне» [Толстой: V, 114]. А повествователь замечает о ссоре Карениных, что «Анна говорила... и сама удивлялась, слушая себя, своей способности ко лжи. Как просты, естественны были ее слова» [Толстой: XVIII, 163], и говорит о поведении Алексея Александровича, что «каждый раз, как он начинал говорить с ней, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им, и он говорил с ней совсем не то и не тем тоном, каким хотел говорить» [Толстой: XVIII, 167].

И Анна и Маша после ссор «додумывают» ситуацию. Мария Александровна после объяснения с мужем «пошла не к нему, а в свою комнату, где долго сидела одна и плакала, с ужасом вспоминая каждое слово бывшего между нами разговора, заменяя эти слова другими, прибавляя другие, добрые слова и снова с ужасом и чувством оскорбления вспоминая то, что было» [Толстой: V, 123].

Анна Аркадьевна после последней ссоры с Вронским, напротив, «придумывала еще те слова, которые он, очевидно, желал и мог сказать ей, и все более и более раздражалась». «Все самые жестокие слова, которые мог сказать грубый человек, он сказал ей в ее воображении, и она не прощала их ему, как будто он действительно сказал их» [Толстой: XIX, 330].

Правда, выделяются девические впечатления Маши, особенно ее религиозное настроение накануне предложения Сергея Михайловича. Однако, и у Анны перед смертью «Привычный жест крестного знамения» вызвал «целый ряд девичьих и детских воспоминаний» [Толстой: XIX, 348].

Прошедшие радости Анны и ностальгическая реплика Маши, что в девичестве «мне казалось так легко быть совершенно безгрешною» [Толстой: V, 90] окрашены одним грустным чувством- чувством ушедшей и невозвратимой чистоты.

Главное отличие между Марией Александровной и Анной Аркадьевной заключается в большей зрелости и цельности последней героини. Ее живой и именно женский, а не девичий образ составлен, казалось бы, из тех же черт, что и образ Марьи Александровной, но Анна Аркадьевна оказывается в поле зрения читателя, уже пройдя период становления семейных отношений.

Напомним, Марья Александровна, например, не ощущает себя матерью и только в финале повести открывает чувство любви к ребенку и видит в этом начало нового счастья, то Анна уже испытывает любовь к ребенку, но все равно несчастна.

Интересно в этой связи отметить преемственность и в номинации героинь. Гусев заметил, что «Толстой почему-то в дневнике и в письмах к А. А. Толстой называл героиню своей повести Анной, хотя имя это не встречается ни в черновой, ни в окончательной редакции повести. Не назвала ли так его героиню А. А. Толстая?» [Гусев 1957: 329]. Действительно, 20 марта Л.Н пишет А. А. Толстой, что «Анна переделывает свои записки», которые раньше были «в безобразном виде» [Толстой: V, 306]. Также хочется добавить следующее наблюдение: с одной стороны имя героини «Семейного счастья» может вызвать ассоциацию с «Повестями Белкина»(1831) ( Маша- героиня «Метели») или «Капитанской дочкой»(1836) ( Маша Миронова), но, кроме того Мария- имя с насыщенным религиозным звучанием, отсылающим нас к образу Богородицы. В тоже время имя «Анна» в христианской традиции связывают с матерью Богородицы. Примечательно, что Анна получает свое имя лишь в четвертом варианте рукописи (сначала героиня- Татьяна Сергеевн, затем Настасья Аркадьевна, сокращенно Нана и, наконец Анна), то есть тогда, когда определяется «сложная структура» романа и меняется, усложняясь, характер самой героини

Отмечая общность в портретах главных героев и «семейной» фабуле мы не можем не заметить принципиально иное повествовательное устройство «Анны Карениной». Это касается и усложнения главной линии, и изменения позиции автора, и появления второго центра романа, и обогащения историко-социального звучания.

Интересно, что в первых набросках «Анны Карениной», датированных 1873 годом и озаглавленных «Молодец баба», нет «современных» деталей, нет широкого социального проблемного контекста, круг главных героев намного уже и ограничивается участниками любовного треугольника: это роднит первые черновики с решением семейного сюжета в повести. В первых набросках, также как и в «Семейном счастье», «женская линия» занимает почти все пространство романа. История Левина (появляющегося под именем Костя Нерадов) и расширение социального контекста заметно лишь в третьем варианте: то есть тогда, когда уже определится каренинский сюжет и даже развязка.

Вплетение «современной» темы в семейный сюжет и его усложнение были подготовлены дестью годами размышлений и художественных опытов, прошедших после завершения «Семейного счастья».

Известно, что писание повести не помогло Толстому преодолеть отторжения литературного труда: «А повести писать все-таки не стану. Стыдно, когда подумаешь: люди плачут, умирают, женятся, а я буду повести писать «как она его полюбила». Глупо, стыдно», - сообщает он в письме, датированном приблизительно 9 октябре 1859 года, А. А. Фету. [Толстой: LX, 307].

Возможно, писатель чувствовал, что «мысль семейная» не была отражена во всей полноте. В этой связи кажется логичным, что Толстой отказывается от разочаровавшего его «современного» и «несерьезного» сюжета и погружается в историю - семья не уходит из поля интереса писателя, но рассматривается как часть движения жизни вообще.

«Цель истории,- замечал Толстой в 1868 году,- знание движения человечества». Как достичь этой цели? Писатель стоит между двух путей: «или мистическое движение вперед, или художественное воспроизведение воспоминаний?» [Толстой: XLVIII, 87].

На примере «Войны и Мира» (1863-1869 ) и «Анны Карениной» мы видим, что и «мистического движение вперед», и «художественное воспроизведение воспоминаний» могут направлять «историческую» тему в повествовании.

Однако важно, что, не смотря на то, какой путь выбирает автор, читатель также оказывается перед альтернативой: мир романа, как и живой мир, предоставляет все возможности.

Так в «Войне и Мире» философско- историческая концепция (история - «мистическое движения вперед») организует вокруг себя и ряд «художественно обработанных воспоминаний».В «Анне Карениной», напротив, ощущение времени подчинено логике воспроизведения воспоминаний. Укажем лишь на несколько случаев из жизни писателя, которые переломились в романе.

Например, эпизод, произошедший в 1856 году. После мартовской речи Александра II , обращенной к дворянам с призывом начать процесс освобождения крестьян, вдохновленный Толстой составил свой проект. Однако инициатива молодого хозяина была встречена крестьянами равнодушно. Более того,мужики приняли благородный порыв за хитрый обман, от которого помещик ожидает выгоды.

«Был на сходке, - пишет Толстой в дневнике 28 мая. - Дело идет хорошо. Мужики радостно понимают. И видят во мне афериста, потому верят». [Толстой: XLVIII, 342]

3 июня новая запись в дневнике: «Вечером сходки не было. Но узнал от Василья, что мужики подозревают обман, что в коронацию всем будет свобода, а я хочу их связать контрактом»[Толстой: XLVIII, 344].

Толстой не оставляет попыток убедить мужиков. Но и 4 июня «Не хотят свободу». «Вечером беседовал с некоторыми мужиками, и их упорство доводило меня до злобы, которую я с трудом мог удерживать» [Толстой: XLVIII, 344].

Гусев в своих комментариях заметил, что этот случай резко врезался в память Толстого и был воспроизведен в «Воскресении» в эпизоде с Нехлюдовым [Гусев 1957: 58].

Мы же добавим, что подобная ситуация (недоверие мужиков и добрые намерения барина) описана в «Анне Карениной». Левин предлагает проект переустройства хозяйства своим крестьянам, но те встречают эти идеи с равнодушным недоверием, а самые умные ищут «подвох», «аферу»: «Часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики слушают при этом только пение его голоса и знают твердо, что, что бы он ни говорил, они не дадутся ему в обман» [Толстой: XVIII, 358]

Или другой случай : поездка Левина в гости к Свияжскому, где он чувствует ужасную неловкость, замечая вырез на платье свояченицы: «Левину казалось, что он кого-то обманывает, что ему следует объяснить что-то, но что объяснить этого никак нельзя, и потому он беспрестанно краснел, был беспокоен и неловок» [Толстой: XVIII, 347]. Связанное с этим чувство стыда и раскаяния становится причиной раннего отъезда.

Это описание напоминает нам эпизод, случившийся в 1859 г.. Толстой был в Москве и виделся с Александрой Владимировной Львовой, племянницей князя Г. В. Львова, хорошего знакомого писателя. Некоторое время он думал жениться на А. В. Львовой, но при визите проявил какую-то неловкость «Как вспомню этот визит, вою», - записал он в дневнике 9 октября» [Толстой: XLVIII, 21]. И далее: «Я решил было, что это последняя попытка женитьбы; но и то ребячество».

Подобных примеров (из широко известных: признание-анаграмма на меловой доске, передача невесте дневника, опоздание на свадьбу, обращением к теще и др.) исследователи насчитали немало .

Для нас важно лишь подчеркнуть, что тема «большой истории» входит в роман как еще одно «художественно обработанное воспоминание» (что видно на первом примере). История и характерные исторические детали изображаются через переживание героев, наравне с тем, как описываются их интимные чувства.

Итак, в начале 1870-х писатель готов оценить явления времени, глядя на них из яснополянского затворничества, готов вплести их в ткань «семейного» сюжета.

Подготовительную роль в этом сыграла, видимо, и работа над романом из Петровских времен: не зря на первых страницах неоконченного произведения мы находи знакомо звучащие строки «все смешалось в царской семье» [Толстой: XVII, 166]. Изучение эпохи Петра оказалось связано с проникновением в перипетии семейной и светской жизни монарха и его приближенных: время отражается в манерах, нарядах и ссорах между мужьями и женам.