Рассмотрение творчества Зощенко в широкой исторической перспективе. Особенности драматического конфликта в произведениях писателя. Раскрытие абсурдных структур повседневности в театре Зощенко. Использование образа "зверя" как антикультурного начала.
Тема, обозначенная в заголовке, заслуживает обстоятельного монографического исследования. Вопрос о месте Зощенко в русской литературной истории был и предметом творческой рефлексии писателя, и предметом научного осмысления, начиная с двадцатых годов (Ю.Н. Тынянов, Б.М. Эйхенбаум, В.Б.Шкловский, В.В.Виноградов и др.) до нашего времени (М.О. Чудакова, М.Б. Крепе, А.К. Жолковский, Б.М. Сарнов, К).В. Томашевский и др.). Имена Пушкина, Гоголя, Достоевского, Л.Толстого, Лескова, Чехова, Ремизова, Булгакова, Ильфа и Петрова, Платонова и др. закономерно возникали в данном контексте. Настоящие заметки -попытка целостного взгляда на проблему с точки зрения диалектики смеха и серьезности в художественном творчестве. Однако ввиду чрезвычайной обширности материала разговор будет носить несколько пунктирный характер и сосредоточится на хронологически крайних точках- наиболее давнем предшественнике Зощенко и его новейших последователях.
Сегодня нельзя не ощущать явную недостаточность характеристики Зощенко как "сатирика" и "обличителя", независимо от того, что полагается предметом "обличения" - "пережитки прошлого" и "мещанство" (согласно официальной советской литературоведческой конъюнктуре) или же "явление советского Хама", "идиотизм социализма" и все то же "мещанство" (согласно западной славистической и нашей нынешней научно-критической конъюнктуре). Мы все чаще сходимся в том, что Зощенко не только обличитель и больше, чем сатирик. За этим стоит и закономерность более широкого плана: роль смехового начала в русской литературе несводима к негативным, обличительно-сатирическим целям. Комические приемы нередко выполняли позитивно-созидательную функцию, помогали моделировать авторские духовные идеалы. Смех активно участвовал в выработке новых, эстетически продуктивных художественных конструкций - сюжетных, образных, языковых. Причем неизменной плодотворностью обладала в русской литературе сама неопределенность, подвижность границ "смешного" и "серьезного", что давало большие возможности для обретения художественного двуголосия, для парадоксального сцепления антонимических смыслов, для диалектической игры взаимоисключающими точками зрения, для построения сложного диалога.
Предпосылки таких возможностей демонстрирует уже древнерусская словесность, в частности одно из ее самых "загадочных" (Д.С Лихачев) произведений - "Моление" Даниила Заточника (датируемое обычно XII или XIII вв.). Здесь смех и серьезность образуют сложный сплав: гипертрофированность авторских похвал князю вызывает подозрение в их ироничности, глубинная комическая динамика создается резкими переходами автора-героя от самоумаления к самовосхвалению и наоборот ("Ибо я, княже господине, как трава чахлая..." - "Я, господине, хоть одеянием и скуден, зато разумом обилен..."). Любопытно сравнить этот контраст с эмоционально-логическими перепадами в монологе повествователя одного из первых произведений Зощенко - "Рассказах Назара Ильича господина Синебрюхова", который начинает с амбициозного заявления: "Я такой человек, что все могу...", но вскоре сбивается на горестные сентенции вроде: "...Очень я даже посторонний человек в жизни".
Сама неясность и потенциальная многозначность образа Даниила Заточника, расплывчатость его социального портрета, парадоксальное сочетание книжности и простонародности в его речи - все это создает в произведении в высшей степени амбивалентную атмосферу. В сочетании с установкой на афористичность это приводит к обилию двусмысленно-комических квазиафоризмов, значимых не столько своей абстрактно-логической стороной, сколько игровой динамикой. Здесь один из истоков важной традиции русской литературы - традиции двусмысленно~афористического слова, требующего небуквального восприятия, а порой - и развернутого истолкования, дешифровки. Зощенко было суждено стать выдающимся корифеем этой традиции, создать неповторимый афористический дискурс, глубина и экспрессивность которого еще в полной мере не осознаны. "Но критика обманута внешними признаками", - эти слова писателя в высшей степени применимы ко всем плоско-идеологизированным прочтениям его творчества - и "советским" и "антисоветским".
Для Зощенко мелка мерка советского века: об этом по принципу "от противного" свидетельствует, например, талантливая книга Б.М. Сарнова "Пришествие капитана Лебядкина (Случай Зощенко)". Казалось бы, Зощенко поставлен здесь в широкий литературный и идеологический контекст - и тем не менее контекст этот оказался узким, а "третье измерение" зощенковского двусмысленного комического слова - непрочитанным. Не Зощенко является "случаем" в цепи социальных событий столетия, а всякие партийные постановления, Сталины и Ждановы - все это отдельные "случаи" в философическом масштабе художественного мира Зощенко.
Вы можете ЗАГРУЗИТЬ и ПОВЫСИТЬ уникальность своей работы
