Жизнь и творчество Василия Сурикова - Курсовая работа

Василий Иванович Суриков принадлежит к тем художникам, жизненная биография которых теснейшим образом связана с их творчеством. Не без оттенка покровительственного тона вспоминает он о том, как ему довелось тогда участвовать в работе Сурикова своими советами, как он подыскал натурщика для одного из главных персонажей картины и «даже затеял у себя натурные классы», стремясь таким образом помочь Сурикову, которому, по мнению Репина, не хватало мастерства в рисунке. Коровин, и, имея в виду Сурикова, он при этом писал: «...прекрасный художник... Его большие картины... писались годами, и до окончания работы Суриков никогда никому их не показывал, тщательно оберегая, даже не говоря никому, что он пишет». Минченков вспоминает, как, бывало, только «проносился слух» о том, что Суриков «пишет такую-то картину», и, заранее уверенные в том, что картина эта будет примечательным экспонатом выставки, передвижники всегда с нетерпением ждали ее появления, однако почтя вплоть до самого открытия выставки не ведая, что же художник покажет на этот раз. Поленова, вспоминая свои встречи с Суриковым в Италии в 1884 году, писала, как, поглощенный мыслями о предстоящей работе над картиной «Боярыня Морозова», он сокрушался по поводу отсутствия у него необходимой мастерской, тем более что имел возможность видеть, как здесь, в Италии, «всякий маленький художничек, пишущий картинки на магазин, имеет настоящую мастерскую».Василий Иванович Суриков родился 12 января (24 по новому стилю) 1848 года в городе Красноярске в семье губернского регистратора Ивана Васильевича Сурикова. Род его идет, очевидно, с Дона, где в Верхне-Ягирской и Кундрючинской станицах еще сохранились казаки Суриковы. "После того как они Ермака потопили в Иртыше, - рассказывал сам художник, - пошли они вверх по Енисею, основали Енисейск, а потом Красноярские остроги - так у нас места, укрепленные частоколом, назывались". Суриков всегда гордился своими предками и своей родиной - Сибирью. Прибавьте сюда еще вольное население, не знавшее крепостного права, да необходимость каждому охранять себя и в лесу, и в дороге от лютого зверя или лихого человека; припомните также, что Сибирь долго была вне всяких культурных влияний, и станет понятным, что здесь русский человек долго сохранял типичные черты, давно стершиеся с него по сю сторону Урала.В 1874 году Суриков написал эскиз «Пир Валтасара» (Приложение 1.) - яркую, смелую, выразительную, совсем не ученическую работу. Сильное стремление к обучению живописи заставило Сурикова переехать в Санкт-Петербург, где в 1869-1875 годах он обучался в Петербургской Академии Художеств у знаменитого педагога Чистякова, который уже в те годы говорил о Сурикове, как о лучшем ученике школы. Здесь, в Москве, Суриков создал свои наиболее значительные произведения - монументальные исторические картины "Утро стрелецкой казни" (Приложение 2.) (1881), "Меншиков в Березове" (Приложение 3.) (1883), "Боярыня Морозова" (Приложение 4.) (1887). С глубиной и проницательностью истинного историка и духовидца художник раскрыл в них истоки трагических противоречий истории, внеземную логику ее движения, показал борьбу исторических сил в петровское время, в период раскола. Сурикова привлекают сильные яркие личности, концентрирующие в себе бунтарский дух народа - исполненный яростной решимости и неукротимого духа сопротивления рыжебородый стрелец в картине "Утро стрелецкой казни", проникнутая страстью и фанатичной убежденностью подвижничества боярыня Морозова в одноименной картине.Свои монументальные полотна художник писал или у себя дома, в одной из небольших комнат квартиры, которую тогда снимал («Утро стрелецкой казни», «Меншиков в Березове», «Боярыня Морозова»), или, позже, в одном из залов Исторического музея («Покорение Сибири Ермаком», «Переход Суворова через Альпы», «Степан Разин»). Неприступный с чужими, живой и общительный только с близкими людьми, Суриков, когда он начинал работать, замыкался, затворялся в своей мастерской, почти никогда не показывая работу до ее окончания (как было с Утром стрелецкой казни). При написании «Утра стрелецкой казни» он изучал дневники Иоганна Корба, секретаря при австрийском посольстве во времена Петра I, при работе над Боярыней Морозовой - труды историка Ивана Забелина, которого знал лично, а также работы известного историка раскола Афанасия Щапова и многие другие исторические документы. Затем художник "обживал" старинную архитектуру конкретными образами, и старые здания, монастыри, стены и башни обретали убедительность настоящей жизни.Старинную одежду, утварь, оружие, все эти кольчуги, шлемы, бердыши, кафтаны Суриков гармонично сочетал с теми предметами народного быта, которые практически без изменений дошли до XIX века, - телегами, дровнями, лаптями, тулупами и писал все это на открытом воздухе, в тех природных условиях, в которых он хотел видеть их в картине. "Когда ставилась точка, когда накрепко запертые двери суриковской студии раскрывались, и картина, не

Содержание

Введение

I. Детство и юность художника

II. Начало творческого пути

III. Работа над картинами

1. Творчество Сурикова

2. Работа над картиной «Утро стрелецкой казни»

3. Работа над картиной «Меншиков в Березове»

4. Заграничная поездка Сурикова

5. Работа над картиной «Боярыня Морозова»

6. Поездка Сурикова в Красноярск

7. Работа над картиной «Взятие снежного городка»

8. Работа над картиной «Покорение Сибири Ермаком»

9. Работа над картиной «Переход Суворова через Альпы»

10. Работа над картиной «Степан Разин»

IV. Последние годы жизни художника

Заключение

"В творчестве Сурикова доминирует повелительная убежденность галлюцината. Он действительно видит прошлое, варварское, кровавое, жуткое прошлое России и рассказывает свои видения так выпукло-ярко, словно не знает различия между сном и явью. Эти видения-картины фантастическим реализмом деталей и цельностью обобщающего настроения вызывают чувство, похожее на испуг. Мы смотрим на них, подчиняясь внушениям художника, и бред его кажется вещим. Правда исторической панорамы становится откровением. В трагизме воскрешенной эпохи раскрывается загадочная, трагичная глубина народной души..."

К. Маковский суриков художник картина творчество

Василий Иванович Суриков принадлежит к тем художникам, жизненная биография которых теснейшим образом связана с их творчеством. Он мог бы сказать о себе словами Бальзака: «Главные события моей жизни - это мои произведения». Жизнь художника была действительно подчинена осуществлению его широких творческих замыслов. Видимо, поэтому современники Сурикова обычно ведут свой рассказ о нем в неразрывной связи с рассказом о его творчестве. Говоря о биографии художника, они, как бы не замечая того, «сбиваются» на рассказ о его произведениях. И не только потому, что эти произведения в известной мере автобиографичны. Всепокоряющая сила воздействия его творчества нередко заслоняет в представлении современников, а затем, тем более, в их воспоминаниях черты человека, с которым они общались в привычной товарищеской среде или в быту. Сквозь призму его творчества воспринимается ими иной раз и его живой облик. «Этот кряжистый, насквозь русский человек, - вспоминал о Сурикове А.Я. Головин, - был так же монументален и величав в своем характере, как величава его глубоко содержательная и поучительная живопись».

Сознание своей родовой причастности к воинским традициям предков, восхищение их свободолюбивыми нравами вместе с чувством сыновней привязанности к своей сибирской родине, и отнюдь не только по воспоминаниям детства, но и по связям с современной ему жизнью этой «страны с большими горизонтами» (Горький), с ее многонациональным населением, с особым характером ее природы - все это лежало в основе его творческих побуждений служило источником вдохновения. Все это, по справедливому замечанию Волошина, образовало в нем «сосредоточенный и мощный заряд огромной творческой силы». Об этом повествуют почти все авторы воспоминаний о Сурикове, хотя далеко не все из них были близкими свидетелями его жизни, его творческого труда. Лишь на первых порах пребывания художника в Москве, в годы создания «Утра стрелецкой казни», мастерская Сурикова была сравнительно доступна современникам, проявлявшим интерес к творчеству начинающего мастера. Среди них были и Л.Н. Толстой, и П.М. Третьяков. Тогда, как вспоминает Репин, «еще не было пряток друг от друга со своими работами», и именно Репин был одним из частых посетителей «небольшой комнаты (самой большой в его квартире)», служившей Сурикову мастерской. Не без оттенка покровительственного тона вспоминает он о том, как ему довелось тогда участвовать в работе Сурикова своими советами, как он подыскал натурщика для одного из главных персонажей картины и «даже затеял у себя натурные классы», стремясь таким образом помочь Сурикову, которому, по мнению Репина, не хватало мастерства в рисунке. Впоследствии общение художника с кем-либо в процессе работы было редким явлением, как, впрочем, и вообще в практике передвижников, создававших свои произведения в большинстве случаев «на местах», то есть непосредственно на натуре. Много лет спустя это отмечал К. Коровин, и, имея в виду Сурикова, он при этом писал: «...прекрасный художник... Его большие картины... писались годами, и до окончания работы Суриков никогда никому их не показывал, тщательно оберегая, даже не говоря никому, что он пишет». Подтверждение этим словам мы находим у Тепина, у Глаголя, у Нестерова. Минченков вспоминает, как, бывало, только «проносился слух» о том, что Суриков «пишет такую-то картину», и, заранее уверенные в том, что картина эта будет примечательным экспонатом выставки, передвижники всегда с нетерпением ждали ее появления, однако почтя вплоть до самого открытия выставки не ведая, что же художник покажет на этот раз. Живой и остроумный, с «казачьей лукавинкой» в глазах, как вспоминает о Сурикове Коненков, он умел быть жизнерадостным в кругу близких ему людей. Таким жизнерадостным, даже экспансивным и на склоне лет характеризует его и П.П. Кончаловский, вспоминая свое путешествие с Суриковым в Испанию. Однако, уходя в работу, художник, видимо, резко менялся. Г.А. Ченцова, знавшая его общительным и оживленным в обстановке повседневного быта ее семьи, пишет о том, как менялся распорядок его жизни, когда в сознании художника созревал замысел будущего произведения. Казалось, обрывались взаимоотношения с окружающими его людьми. Приходила пора напряженного творческого труда, которому он отдавал себя безраздельно. «Он вдруг как-то съеживался, - пишет она, - уходил в себя, задумывался и надолго исчезал. Это значит, он работал...» Двери его мастерской закрывались. Однако следует ли говорить о мастерской Сурикова, имея в виду наше представление о том, что такое мастерская большого художника, автора монументальных полотен? Современников поражали условия, в которых он жил и создавал свои исторические эпопеи. Спартанский характер домашнего быта, видимо, отвечал его вкусам человека, не придававшего значения внешнему декору бытовой обстановки. Отсутствие такого декора отмечали почти все авторы публикуемых воспоминаний, и некоторые из них - не без наивного удивления этому обстоятельству. Но еще чаще писали они об отсутствии у художника помещения для работы. Для того чтобы видеть картину «Меншиков в Березове», стоявшую в одной из комнат квартиры Сурикова, «маленькой и холодной, - пишет В.Зилоти, - нужно было уйти в глубь передней и оттуда смотреть через дверь, открытую на обе половинки». С замыслом картины «Степан Разин», возникшим в 1880-х годах, Суриков должен был надолго расстаться изза отсутствия мастерской для работы над ней. «Он задумал картину, - писала по этому поводу Т.Л. Толстая в письме к И.Е. Репину, - но она у него так разрослась, что не помещается у него в комнате, и потому он не может выполнить ее и на всю зиму обречен на портреты и этюды...» Над этой картиной Суриков, как известно, работал затем в 1900-х годах, «приютившись», как пишет Бялыницкий-Бируля, в «импровизированной мастерской», то есть в необжитом еще к тому времени помещении московского Исторического музея «за дощатой перегородкой, в неотделанной части зала». Здесь же в свое время были написаны «Покорение Сибири Ермаком» и «Переход Суворова через Альпы». Н.В. Поленова, вспоминая свои встречи с Суриковым в Италии в 1884 году, писала, как, поглощенный мыслями о предстоящей работе над картиной «Боярыня Морозова», он сокрушался по поводу отсутствия у него необходимой мастерской, тем более что имел возможность видеть, как здесь, в Италии, «всякий маленький художничек, пишущий картинки на магазин, имеет настоящую мастерскую». Грабарь приводит слова самого Сурикова о том, как, работая над этой картиной у себя в квартире он был лишен возможности обозревать всю картину целиком, так как она помещалась «в двух комнатах через дверь», а Минченков справедливо удивляется тому, как в подобных условиях «он умел выдержать единство в своих вещах». Так из года в год, работая в «импровизированных мастерских», в основном наедине с самим собой, погруженный в свои творческие размышления он избегал каких-либо официальных обязанностей и неоднократно отказывался от преподавательской деятельности. Пережив в пору расцвета своего мастерства глубокую личную трагедию в связи с безвременной смертью жены, он не склонен был посвящать кого-либо в обстоятельства своей личной жизни, точно так же, как и в свои творческие замыслы. «Он шел всегда особняком, - читаем мы в одном из некрологов о Сурикове, - это была одна из величайших индивидуальностей... Таким же «особым человеком» был он в жизни... замкнутый в процессе творчества...

Замкнутый образ жизни художника, конечно, сузил круг мемуарной литературы о нем и обусловил сравнительно ограниченный объем сведений, которые можно почерпнуть из этой литературы. К тому же в ряде очерков мы встречаемся с рассказами об одних и тех же фактах и обстоятельствах жизни Сурикова, освещаемых лишь с некоторыми расхождениями в деталях или в датировке их. Но когда речь идет о большом художнике, чье творчество представляло собой выдающееся явление в искусстве его эпохи и осталось надолго подлинной школой для последующих поколений, свидетельства современников, как бы ограниченны и скупы они ни были, приобретают исключительно важное значение. Отдельные, наблюденные каждым из них черты, даже малозначительные штрихи, собранные воедино, помогают глубже осмыслить творческую биографию художника, помогают понять его взаимоотношения с окружающей средой, его восприятие искусства, реакцию на те или иные явления художественной жизни. И мемуары, в целом приобретают характер своего рода «скрытой камеры», в фокусе которой личность художника получает живые конкретные очертания.

При написании курсовой работы мной были изучены воспоминания современников Василия Ивановича Сурикова. Более остальных мое внимание привлекли три очерка, написанные Волошиным, Тепиным и Глаголем. Их нельзя рассматривать как произведения собственно мемуарного жанра. Они написаны не только как воспоминания, но в какой-то мере и как жизнеописания Сурикова. При этом каждый из авторов стремился изложить свои взгляды на творчество художника в целом. Очерк Волошина - это почти дословная запись его бесед с Суриковым - единственный случай, когда художник, рассказывая о себе, заведомо знал, что его рассказ послужит материалом для обстоятельной монографии, которую намеревался писать его собеседник. Литературное дарование Волошина позволило ему запечатлеть не только своеобразие, стилистику речи Сурикова, но в какой-то мере характер и строй его образа мыслей и даже, быть может, «звуки его голоса», как полагает автор записей. Сам же художник как бы раскрыл перед писателем «кладовую» своей памяти и, увлекшись воспоминаниями, рассказывал о наиболее ярких впечатлениях своего детства, об особенностях сибирского жизненного уклада, среди которого он рос, обо всем, что он знал и помнил о своих предках, о том, как пробудился у него интерес к искусству и осознавал он в себе художника, как протекали годы его ученичества в Красноярске и в Петербурге; рассказывал он и об отдельных эпизодах своей последующей жизни. Все эти рассказы Волошин воспроизвел как прямую речь Сурикова, и то, что записано им таким образом, является бесспорно ценнейшим документом, позволяет отнести этот очерк к первоисточникам. Не случайно к тексту его до сих пор обращаются, широко цитируя, все исследователи творчества Сурикова. Тепин и Глаголь также писали свои очерки, вспоминая беседы с Суриковым, причем Глаголь, как и Волошин, располагал записями своих бесед с художником. Очерки эти существенно дополняют публикацию Волошина. Каждый из этих авторов воскрешает перед нами облик человека простой и скромной внешности, в котором всякий, не знавший Сурикова в лицо, не угадал бы, как пишет Глаголь, «человека палитры и кисти». Каждый из них, создавая своего рода литературный портрет художника, воссоздает облик человека, в чертах лица которого, в проницательном взгляде, в привычных жестах, во всей его плотной и коренастой фигуре, в решительных интонациях голоса можно было уловить присущий ему темперамент, скупой на внешние проявления, но со всей силой раскрывающийся в процессе творчества. Всем этим авторам дано было понять меру огромного таланта Сурикова. Вместе с тем созданные ими очерки несут на себе печать эпохи, в которую они были написаны, - эпохи напряженной идейной борьбы, породившей множество противоречивых художественных концепций, нашедших свое отражение в литературе, в искусстве и в сопутствующей им художественной критике.