Кросскультурное сравнение особенностей социальных представлений о болезни. Категории, связанные с депрессивным эмоциональным состоянием. Культурные инварианты стратегий совладания с болезнью как трудной жизненной ситуацией, которые характерны для больных.
Аннотация к работе
Social representations about disease and coping strategies: cross-cultural analysisКросскультурное сравнение особенностей социальных представлений о болезни показывает, что в них существуют инварианты: основой ядра представлений является категория боли, а содержание периферий образуют категории, связанные с депрессивным эмоциональным состоянием. Культурные инварианты стратегий совладания с болезнью как трудной жизненной ситуацией в большей степени характерны для больных, нежели для ухаживающих за ними родственников, и состоят в предпочтении пассивных и эмоциональных стратегий копинга, при этом ташкентскую выборку отличает преобладание поиска социальной поддержки, а московскую - стратегии самоконтроля, что отражает особенности коллективистической и индивидуалистической культур. Очевидно также, что тяжелая болезнь требует мобилизации различных (в том числе - психологических) ресурсов не только от самого больного, но и от его непосредственного окружения (в частности - от членов его семьи), и потому представляется интересным рассматривать осуществляемый копинг с двух точек зрения - как совладание самого больного и копинг ухаживающего за ним родственника. Таким образом, основная цель проведенного эмпирического исследования состояла в том, чтобы выявить кросскультурные различия в социальных представлениях о болезни и в стратегиях совладания с ней, используя две выборки - больных с разной степенью тяжести актуального заболевания и их родственников. Поэтому понимание особенностей переживаний родственников, ухаживающих за тяжело больным членом семьи, анализ психологических механизмов, помогающих им выдержать это испытание, знание особенностей их общения и взаимодействия в трудных ситуациях, связанных с болезнью, очевидно дает новые возможности в разработке подходов к оказанию паллиативной помощи не только самому больному, но и членам его семьи.Соответственно, сочетание этих двух критериев создает понятийные области, имеющие в рамках теории социальных представлений свои устоявшиеся названия: 1) ядро представления (высокая частотность высокий ранг); 2) первая периферия (сочетания: высокая частотность низкий ранг и/или низкая частотность высокий ранг); 3) вторая периферия (низкая частотность низкий ранг). Остановимся сначала на результатах, отражающих структуру и содержание представлений больных и родственников о болезни, а также на выявленных кросскультурных различиях в этих представлениях между московской и ташкентской подвыборками [2] . Прежде всего обращает на себя внимание наличие содержательного совпадения в ядре представлений по всем четырем подвыборкам: вне зависимости от тяжести переносимого заболевания, принадлежности к той или иной культуре и ролевой позиции по отношению к болезни в ядро представлений о ней как наиболее частотная и высокоранговая входит категория «боль» (это понятие составляет более 52% от всех высказанных ассоциаций). Данный факт практически полностью совпадает с результатами масштабного исследования социальных представлений о болезни на российской выборке здоровых людей, проведенного в 2005-2007 гг. И.Б.Бовиной [Бовина, 2007], и связан, скорее всего, с самой этимологией слова «болезнь» в русском языке. Так, для ташкентских подвыборок, в отличие от московских, вне зависимости от тяжести заболевания и ролевой позиции по отношению к болезни не характерно включение в ядро представлений категорий «борьба» и «врач», отражающих активную, воздействующую позицию по отношению к заболеванию и внимание к персонажу, являющемуся наиболее значимым партнером по этому воздействию.Таким образом, обе выдвинутые нами гипотезы исследования - о существовании кросскультурных различий в содержании и структуре социальных представлений о болезни и о кросскультурной специфике стратегий совладания с болезнью как трудной жизненной ситуацией - в целом получили свое эмпирическое подтверждение. Так, прежде всего, оказалось, что существуют кросскультурные инварианты в представлениях о болезни: и для ташкентской, и для московской выборок основной категорией ядра этих представлений является «боль», а основное содержание периферий для тяжелобольных и ухаживающих родственников образуют категории, связанные с тяжелым эмоциональным состоянием («одиночество», «смерть»). Кросскультурные различия в содержании и структуре представлений о болезни наблюдаются и у больных, и у их родственников: ташкентская выборка в отличие от московской не склонна включать в ядро категории «борьбы» и «врача» и в большей степени использует категории, относящиеся к материальным аспектам болезни («траты», «лекарства»).
Вывод
Обработка результатов, отражающих структуру и содержание социальных представлений больных и их родственников, опиралась на методологию, впервые предложенную П.Вержесом. Согласно ей, полученные данные анализируются по двум параметрам: частота встречаемости того или иного понятия, полученного как ассоциация в ответ на слово-стимул, и ранг этого понятия. Частотность понятия является эмпирическим критерием консенсуса респондентов, а ранг понятия - эмпирическим критерием его субъективной важности для опрошенных. Соответственно, сочетание этих двух критериев создает понятийные области, имеющие в рамках теории социальных представлений свои устоявшиеся названия: 1) ядро представления (высокая частотность высокий ранг); 2) первая периферия (сочетания: высокая частотность низкий ранг и/или низкая частотность высокий ранг); 3) вторая периферия (низкая частотность низкий ранг). В силу количественных характеристик выборки анализировались только те понятия, которые упоминали не менее 10% опрошенных.
Полученные первичные данные о предпочитаемых респондентами стратегиях копинга обрабатывались с помощью статистического пакета SPSS15, с предварительной проверкой на нормальность распределения с помощью статистического критерия Колмогорова-Смирнова (p >0,05).
Остановимся сначала на результатах, отражающих структуру и содержание представлений больных и родственников о болезни, а также на выявленных кросскультурных различиях в этих представлениях между московской и ташкентской подвыборками [2] .
Прежде всего обращает на себя внимание наличие содержательного совпадения в ядре представлений по всем четырем подвыборкам: вне зависимости от тяжести переносимого заболевания, принадлежности к той или иной культуре и ролевой позиции по отношению к болезни в ядро представлений о ней как наиболее частотная и высокоранговая входит категория «боль» (это понятие составляет более 52% от всех высказанных ассоциаций). Данный факт практически полностью совпадает с результатами масштабного исследования социальных представлений о болезни на российской выборке здоровых людей, проведенного в 2005-2007 гг. И.Б.Бовиной [Бовина, 2007], и связан, скорее всего, с самой этимологией слова «болезнь» в русском языке.
Однако выявляются и кросскультурные различия в ядерных структурах представлений. Так, для ташкентских подвыборок, в отличие от московских, вне зависимости от тяжести заболевания и ролевой позиции по отношению к болезни не характерно включение в ядро представлений категорий «борьба» и «врач», отражающих активную, воздействующую позицию по отношению к заболеванию и внимание к персонажу, являющемуся наиболее значимым партнером по этому воздействию. Напротив - для ташкентских респондентов значительную часть использованных ассоциаций (более 25%) составляют понятия «слабость» и «сон», отражающие не только физические симптомы болезни, но и отказ от активного сопротивления ей, что, с нашей точки зрения, может отражать существующие в узбекской культуре традиции смирения и принятия болезни как аспекта судьбы. Подчеркнем, что использование этих категорий в ядре представлений характерно как для ташкентских больных, так и для ухаживающих родственников, и практически не зависит от тяжести заболевания, что в итоге дает большее согласование содержания ядерных структур по узбекской подвыборке в целом. При этом в ядро представлений также входят категории «лекарства» и «траты» (около 18% от всего числа ассоциаций), которые для московских подвыборок представлены лишь на первой, а то и на второй перифериях. Скорее всего, последнее связано не столько с культурными, сколько с социально-экономическими различиями в возможностях получения медицинской помощи. Заметим здесь же, что материальные расходы, связанные с болезнью, в ассоциациях всех больных представлены как «траты» (что можно трактовать широко: и как материальные затраты, и как временные, и как физические усилия), а в высказываниях ухаживающих родственников исключительно как «деньги» (что уже не дает возможности для многозначного толкования), и это характерно как для ташкентских, так и для московских подвыборок.
Что касается периферических структур социальных представлений о болезни (которые, напомним, в отличие от ядра представляют собой потенциально изменяющуюся, динамическую их часть), то в них также можно увидеть частично совпадающее и для московских, и для ташкентских респондентов содержание. Значительную часть (более 20% от всех высказанных ассоциаций) составляют аффективно окрашенные элементы, характеризующие депрессивное эмоциональное состояние: «одиночество» и «смерть». Отметим, что при этом и для ташкентских, и для московских подвыборок характерно использование этих двух понятий как больными, так и ухаживающими за ними родственниками, что лишний раз свидетельствует об уже неоднократно отмечавшемся факте: в ситуации госпитализации и необходимости постоянного ухода больной и его родственник составляют устойчивую диаду, характеризующуюся, прежде всего, сходным эмоциональным состоянием [Волкан, 2014; Саймонтон, 2015]. Интересно, что, согласно полученным нами результатам, такая схожесть крайне негативных эмоциональных состояний диады больной / его родственник практически не зависит от объективной тяжести заболевания, и тем самым является, скорее всего, результатом категоризации всей ситуации как «болен настолько, что попал в больницу». Отметим здесь же, что в уже упоминавшемся исследовании И.Б.Бовиной, проведенном на выборке здоровых респондентов, категория «одиночество» не входила в содержание социальных представлений о болезни ни периферически, ни, тем более, ядерно [Бовина, 2007].
Но существуют также кросскультурные различия в периферических структурах социальных представлений о болезни. Для московских подвыборок как тяжелобольных, так и ситуативно больных респондентов характерна представленность категорий, отражающих тревожные эмоциональные состояния: «неуверенность в себе», «тревога», «страх». Заметим, что речь идет преимущественно о периферии первого порядка, то есть о том содержании представлений, потенциальное изменение которого «тяготеет» к ядру. Если учесть, что часть ядра представлений о болезни для московской подвыборки составляет категория «борьбы», то можно отметить определенную содержательную согласованность: борьба с чем-либо включает в себя элементы опасности и возможность потерпеть поражение, что предполагает наличие тревожных ожиданий. При этом для ташкентских больных, также вне зависимости от тяжести заболевания, содержание периферии представлений образуют категории, преимущественно связанные с изменениями привычных обстоятельств жизни и с конкретными «атрибутами» болезни («больница», «палата», «уколы», «таблетки» и т.п.), содержательно практически не соотносимые с ядром и связанные с ним лишь формально. Последнее заставляет предположить, что социальным представлениям о болезни в случае узбекской выборки в целом свойственен меньший динамизм, нежели московской.
Перейдем теперь к описанию результатов по предпочитаемым стратегиям копинга в ситуации болезни. Прежде всего, отметим определенные сходства: и ташкентская, и московская подвыборки больных, вне зависимости от объективной тяжести заболевания, в основном используют такие стратегии совладания, как «избегание» и «позитивная переоценка», а наиболее конструктивная копинг-стратегия «решение проблем» оказывается практически не представлена. И если для ташкентских больных, ядро представлений которых о болезни в значительной части составляют категории, связанные с судьбой и смирением, данный эмпирический результат представляется внутренне логичным, то для московской выборки, в ядро представлений которой входит понятие «борьбы», он труднообъясним. Возможно, для москвичей понятие борьбы соотносится не с болезнью как таковой, а с самой идеей болезни: важно не «победить болезнь», а «не свалиться не вовремя», и тогда в их случае сочетание стратегий избегания и позитивной переоценки является реализацией механизма отрицания, весомая роль которого в ситуации заболевания отмечается и в других исследованиях [Исаева, 2009].
Определенные сходства наблюдаются и по подвыборкам ухаживающих за больными родственников. Так, и для москвичей, и для ташкентцев оказался характерен в целом более узкий репертуар используемых копингов, нежели тот, который свойственен больным респондентам: абсолютно доминирующей стратегией совладания для всех них является «решение проблем», которое сочетается в случае ташкентских респондентов со стратегией поиска социальной поддержки, а в случае московских - со стратегией самоконтроля. Остальные возможные стратегии совладания оказываются практически не представлены, в том числе - и копинг позитивной переоценки, характерный для больных респондентов, вне зависимости от их принадлежности к той или иной культуре. Возможно, более узкий репертуар стратегий совладания родственников по сравнению с самими больными и доминирование в нем такого копинга, как решение проблем, связан с широким реальным содержанием последнего: как показывают данные полуструктурированных интервью с ухаживающими родственниками, к решению проблем они относят самые разные действия - от постоянного контакта с лечащим врачом и поиска необходимых лекарств до организации досуга больного.
Максимальные кросскультурные различия касаются предпочтений таких стратегий совладания, как поиск социальной поддержки и самоконтроль. Так, для узбекских респондентов - как больных, вне зависимости от тяжести заболевания, так и ухаживающих за ними родственников, - свойствен поиск социальной поддержки, причем в случае больных преимущественно речь идет о поиске эмоциональной поддержки, а в случае родственников - об информационной и инструментальной (прежде всего - финансовой). Для московских подвыборок ухаживающих родственников характерна стратегия самоконтроля, состоящая в целенаправленном подавлении, сдерживании эмоций и в высоком контроле за своим поведением. Если учесть, что значительную часть ядра представлений родственников о болезни и в Москве, и в Ташкенте составляют категории, отражающие тяжелые эмоциональные состояния, то можно утверждать, что ташкентская подвыборка справляется с ними скорее инструментально, посредством усиления социальных связей и взаимоотношений, а московская - скорее эмоционально, что вполне согласуется с характером культур: коллективистической в первом случае и индивидуалистической во втором.Таким образом, обе выдвинутые нами гипотезы исследования - о существовании кросскультурных различий в содержании и структуре социальных представлений о болезни и о кросскультурной специфике стратегий совладания с болезнью как трудной жизненной ситуацией - в целом получили свое эмпирическое подтверждение. Однако результаты проведенного исследования оказались шире исходных предположений.
Так, прежде всего, оказалось, что существуют кросскультурные инварианты в представлениях о болезни: и для ташкентской, и для московской выборок основной категорией ядра этих представлений является «боль», а основное содержание периферий для тяжелобольных и ухаживающих родственников образуют категории, связанные с тяжелым эмоциональным состоянием («одиночество», «смерть»).
Кросскультурные различия в содержании и структуре представлений о болезни наблюдаются и у больных, и у их родственников: ташкентская выборка в отличие от московской не склонна включать в ядро категории «борьбы» и «врача» и в большей степени использует категории, относящиеся к материальным аспектам болезни («траты», «лекарства»). Для московской выборки в большей степени, нежели для ташкентской, характерно использование в качестве периферии представлений категорий, отражающих тревожное эмоциональное состояние («страх», «тревога», «неуверенность в себе»). Рассогласования представлений у больных и ухаживающих за ними родственников более выражены по московской выборке, нежели по ташкентской, и затрагивают в основном ядерные структуры, что, на наш взгляд, отражает больший традиционализм, свойственный узбекской культуре.
К кросскультурным инвариантам в использовании стратегий совладания с болезнью как трудной жизненной ситуацией можно отнести практический отказ тяжелобольных и ситуативно больных от стратегии «решение проблем» и преобладание стратегии «избегание». Также общей для обеих подвыборок является достаточно выраженное использование стратегии «позитивная переоценка», характерная для больных респондентов и не зависящая от объективной тяжести заболевания, но не свойственная ухаживающим за ними родственникам. Также и для московской, и для ташкентской выборок оказалось, что репертуар стратегий совладания у родственников значимо меньше, нежели у больных, и не зависит от тяжести заболевания.
Что касается кросскультурных различий в предпочтении тех или иных стратегий совладания, то ташкентскую выборку в целом отличает значимое преобладание такой стратегии копинга в ситуации болезни, как «поиск социальной поддержки», а московскую - «самоконтроль», и эти различия можно считать закономерным проявлением особенностей коллективистической и индивидуалистической культур.
Список литературы
1. Бовина И.Б. Социальная психология здоровья и болезни. М.: Аспект Пресс, 2007.
2. Волкан В., Зинтл Э. Психология горевания. М.: Когито-Центр, 2014.
3. Исаева Е.Р. Копинг-поведение и психологическая защита личности в условиях здоровья и болезни. СПБ.: СПБГУ, 2009.
4. Крюкова Т.Л. Методы измерения совладающего поведения: три копинг-шкалы. Кострома: Костромской государственный университет, 2007.
5. Крюкова Т.Л., Сапоровская М.В., Куфтяк Е.В. Психология семьи: жизненные трудности и совладание с ними. СПБ.: Речь, 2005.
7. Рассказова Е.И., Гордеева Т.О. Копинг-стратегии в психологии стресса: подходы, методы и перспективы исследований. Психологические исследования, 2011, 3(17), 4. http://psystudy.ru
8. Русина Н.А. Реакции адаптации пациентов онкологической клиники. Медицинская психология в России, 2013, 5(22). http://mprj.ru
9. Саймонтон К., Саймонтон С. Возвращение к здоровью. Новый взгляд на тяжелые болезни. СПБ.: Питер, 2015.
10. Akizuki N., Akechi T., Nakano T., Shimizu K., Umezawa S., Ogawa A., Matsui Y., Uchitomi Y. Psychological Distress Experienced by Families of Cancer Patients: a preliminary finding from psychiatric consultation service at National Cancer Center Hospitals in Japan. Palliat Support Care, 2010, Vol. 8, 291-295.
11. Carter P.A. Caregivers’ descriptions of sleep changes and depressive symptoms. Oncological Nursery Forum, 2002, Vol. 9, 1277-1283.
12. Charmaz K. Experiencing chronic illness. In: G. Albrecht, R. Fitzpatrick, S. Scrimshaw [Eds.]. The handbook of Social Studies in Health and Medicine. London: Sage, 2000.
13. Coristine M., Crooks D., Grunfeld E. Caregiving for women with advanced breast cancer. Psychooncology, 2003, Vol. 12, 709-719.
14. Duci V., Tahsini I. Perceived social support and coping styles as moderators for levels of anxiety, depression and quality of life in cancer caregivers: a literature review. European Scientific Journal, 2011, 8(11), 160-175.
15. Ginossar T., Larkey L.K., Howe N. Coping with Womens Cancer: Patients? Type of Cancer, Coping Styles, and Perceived Importance of Information and Emotional Support from Physicians and from Nurses. Annual meeting of the International Communication Association. Marriott; Chicago, 2009. http://citation.allacademic.com