Исследование особенностей использования образов ангела и демона в поэтических произведениях А.А. Фета. Причины отрицания Фетом философской поэзии. Особенности противостояния духу времени, свойственного Фету. Противопоставление разума и ума, мыслей и дум.
Аннотация к работе
Обратимся здесь к теме ангельских и демонских видений поэта - это тоже одна из сквозных линий в русской лирике: у каждого поэта есть свой ангел и свой демон, начиная с пушкинских «Ангел» и «Мой демон», Пушкин здесь, как и во многих иных ситуациях, дал совершенное выражение темам, звучавшим ранее, и заложил традицию будущего их развития. Далее («Тихо ночью на степи.», 1847) разворачивается тот же образ - звезды как часть горнего, не затронутого грехом мира: «Звезды ж крупные в лучах // Говорят на небесах: // Вечный Свят, Свят, Свят!» - славословие звезд, звездный хор этого стихотворения есть Трисвятое песнопение Входа, звучащее на Литургии, восходящее к видению Исайи (6: 1-3), в котором серафимы взывали: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!», - и к Апокалипсису: «Свят, Свят, Свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет» (Откр. Надмирная хвала горних духов, воспринимаемая поэтом в звездном хоре, отражается в его душе состоянием мира и особенной, тонкой одухотворенности, которая выражена в образе молчащего крыла (крыло есть символ полета, устремленности к горнему, и эта интенция души дана в тональности благоговейной тишины), и в тишине поэт слышит, как пушкинский пророк, «горний ангелов полет», точнее, его созерцает в падающей звезде: «.Нет движенья; лишь порой // Бриллиантовой слезой // Ангел пролетит». Чудесное виденье связано с Киево-Печерской Лаврой, с преданием о построении церкви, и видение строителей Лавры описано так, как будто его переживает сам поэт: это его взгляд устремлен к безлюдным пока еще Киевским горам: «Прозрачные тучи // Над дикой Печерской горою», выше них - в небо, к тучам, на фоне которых он, как и строители храма, перевоплощаясь, проникая в их видение, созерцает ангелов: И юноши в белом В стихотворении с его обрамляющей мыслью о неизменности ангела (в конце: «Он тот же, все тот же - // Кудрявый, с улыбкой, // В одежде блистательно-белой, // С любовью во взоре - // Мой ангел-хранитель»), изумительно именно центральное видение: Богоматерь показана ангелом-хранителем не как Мать божественного Младенца, но в страдающем Своем лике, как Мать Христа Распятого, Страдальца Голгофы, и рядом с Ней - двенадцать апостолов во славе, с образами которых связана идея Суда («.когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» - Мф.