Краткие сведения о жизненном пути и творческой деятельности В. Ходасевича. Основные черты его поэзии. Влияние символизма на лирику В. Ходасевича. Книга "Собрание сочинений" как вглядывание в собственную душу. Размышление о смысле жизни в творчестве поэта.
Аннотация к работе
Валерий Брюсов так отзывался об этой книге: «Как дневник, как «исповедь одной души», - эта книжка имеет свою цену… Эти стихи порой ударяют больно по сердцу, как горькое признание, сказанное сквозь зубы и с сухими глазами…» Сам Ходасевич говорил о том, что эта книга мила ему биографически, а не литературно и так получается, что с каждой книгой его стихотворения становились все более интересными и мудрыми. Ходасевича поражает своими темами, например стихотворение «Баллада» из сборника «Тяжелая лира» завершает стихотворение «Баллада» о человеке - творце, задавленном и стесненном неустроенным бытом, серостью окружающей обстановки. По воспоминаниям Анны Ходасевич (Чулковой) поэт в эти годы «был большим франтом», Дону-Аминадо Ходасевич запомнился в длиннополом студенческом мундире, с черной подстриженной на затылке копной густых, тонких, как будто смазанных лампадным маслом волос, с желтым, без единой кровинки, лицом, с холодным нарочито равнодушным взглядом умных темных глаз, прямой, неправдоподобно худой… За шесть лет, прошедших от написания «Молодости» до «Счастливого домика», Ходасевич стал профессиональным литератором, зарабатывающим на жизнь переводами, рецензиями, фельетонами и др. В 1925 году Ходасевич и Берберова переехали в Париж , поэт печатался в газетах «Дни» и «Последние новости», откуда ушел по настоянию П. Милюкова .Проанализировав стихотворение поэта, определив основные черты его поэзии, выявив основные этапы его творчества, можно сделать вывод: · Каждый период его творчества отличается все более глубоким размышлением о смысле жизни. Выяснив и проанализировав и теоретический материал, и ответы на вопросы рецензентов, то есть практическую часть, можно сделать вывод, что творчество Владислава Ходасевича неординарно, интересно, что отличительной чертой его творчества становится пристальное вглядывание не только в собственную душу, но и в душу окружающих, размышление о смысле жизни вообще.
Введение
ходасевич поэзия лирика
Творческая карьера Владислав Ходасевич началась в 1908 году, когда вышла первая книга стихов «Молодость». Поэт писал: В моей стране - ни зим, ни лет, не весен, Ни дней, ни зорь, ни голубых ночей.
Там круглый год владычествует осень
Там - серый свет бессолнечных лучей.
«Моя страна» - это и внутренний мир поэт . Вы заметили, то какими мрачными, беспросветными красками нарисован этот мир? В нем все трагично, все наполнено отчаянием и безнадежностью. Валерий Брюсов так отзывался об этой книге: «Как дневник, как «исповедь одной души», - эта книжка имеет свою цену… Эти стихи порой ударяют больно по сердцу, как горькое признание, сказанное сквозь зубы и с сухими глазами…» Сам Ходасевич говорил о том, что эта книга мила ему биографически, а не литературно и так получается, что с каждой книгой его стихотворения становились все более интересными и мудрыми. Поэзия В. Ходасевича поражает своими темами, например стихотворение «Баллада» из сборника «Тяжелая лира» завершает стихотворение «Баллада» о человеке - творце, задавленном и стесненном неустроенным бытом, серостью окружающей обстановки. Однако настоящий художник в любых условиях не забывает о своем великом предназначении, о своей лире, как она не тяжела.
О, косная, нищая скудность
Безвыходной жизни моей!
Кому мне поведать, как жалко
Себя и всех этих вещей?
Это стихотворение поразило меня умением противостоять неприятностям, что очень важно и в нашей жизни.
Цель работы - показать отражение личности поэта в его творчестве.
Гипотеза - отличительной чертой творчества поэта становится пристальное вглядывание не только в собственную душу, но и в душу окружающих, размышление о смысле жизни вообще.
Задача исследования: · Проанализировать влияние символизма на лирику Ходасевича
· Определить основные черты его поэзии
· Выявить основные этапы его творчества
· Проанализировать стихотворения в его сборниках
Методы исследования: · Поэтапный анализ
· Детальный анализ
· Сопоставительный анализ
1. Теоретическая часть
1.1 О личности поэта
До 1917 года
Ходасевич родился 16 (28) мая 1886 года в Москве. Его отец, Фелициан Иванович (ок. 1834 - 1911) был выходцем из польской обедневшей дворянской семьи Масла-Ходасевичей (иногда Ходасевич называл своего отца «литовцем»; фамилия белорусского происхождения), учился в Академии художеств . Двоюродная сестра поэта, Надя Ходасевич, была женой выдающегося художника Фернана Леже .
Попытки молодого Фелициана зарабатывать на жизнь трудом художника не удались, и он стал фотографом, работал в Туле и Москве, в частности, фотографировал Льва Толстого , и, наконец, открыл в Москве магазин фотографических принадлежностей. Жизненный путь отца точно изложен в стихотворении Ходасевича «Дактили»: Был мой отец шестипалым. По ткани, натянутой туго, Бруни его обучал мягкою кистью водить…
Ставши купцом по нужде - никогда ни намеком, ни словом
Не поминал, не роптал. Только любил помолчать…
Мать поэта, Софья Яковлевна (1846-1911), была дочерью известного еврейского литератора Якова Александровича Брафмана (1824-1879), впоследствии перешедшего в православие (1858) и посвятившего дальнейшую жизнь т. н. «реформе еврейского быта» с христианских позиций. Несмотря на это, Софья Яковлевна была отдана в польскую семью и воспитывалась ревностной католичкой . В католичество был крещен и сам Ходасевич.
Старший брат поэта, Михаил Фелицианович (1865-1925) стал известным адвокатом, его дочь, художница Валентина Ходасевич (1894-1970), в частности, написала портрет своего дяди Владислава. Поэт жил в доме брата во время учебы в университете и в дальнейшем, вплоть до отъезда из России, поддерживал с ним теплые отношения.
В Москве одноклассником Ходасевича по 3-й московской гимназии был Александр Брюсов , брат поэта Валерия Брюсова . На год старше Ходасевича учился Виктор Гофман , сильно повлиявший на мировоззрение поэта. По окончании гимназии Ходасевич поступил в Московский университет - сначала (в 1904 году ) на юридический факультет, а осенью 1905 года перешел на историко-филологический факультет, где учился с перерывами до весны 1910 года , но курса не окончил. С середины 1900-х годов Ходасевич находился в гуще литературной московской жизни: посещает Валерия Брюсова и телешовские «среды», Литературно-художественный кружок, вечера у Зайцевых , печатается в журналах и газетах, в том числе «Весах» и «Золотом руне».
В 1905 году он женился на Марине Эрастовне Рындиной. Брак был несчастливым - уже в конце 1907 года они расстались. Часть стихотворений из первой книги стихов Ходасевича «Молодость» (1908) посвящена именно отношениям с Мариной Рындиной. По воспоминаниям Анны Ходасевич (Чулковой) поэт в эти годы «был большим франтом», Дону-Аминадо Ходасевич запомнился в длиннополом студенческом мундире, с черной подстриженной на затылке копной густых, тонких, как будто смазанных лампадным маслом волос, с желтым, без единой кровинки, лицом, с холодным нарочито равнодушным взглядом умных темных глаз, прямой, неправдоподобно худой…
В 1910-11 годах Ходасевич страдал болезнью легких, что явилось поводом к его поездке с друзьями (М. Осоргиным , Б. Зайцевым , П. Муратовым и его супругой Евгенией и др.) в Венецию, пережил любовную драму с Е. Муратовой и смерть с интервалом в несколько месяцев обоих родителей. С конца 1911 года у поэта установились близкие отношения с младшей сестрой поэта Георгия Чулкова - Анной Чулковой-Гренцион (1887-1964): в 1917 году они обвенчались.
Следующая книга Ходасевича вышла только в 1914 году и называлась «Счастливый домик». За шесть лет, прошедших от написания «Молодости» до «Счастливого домика», Ходасевич стал профессиональным литератором, зарабатывающим на жизнь переводами, рецензиями, фельетонами и др.
В годы Первой мировой войны получивший «белый билет» по состоянию здоровья поэт сотрудничал в «Русских ведомостях», «Утре России», в 1917 - в «Новой жизни». Изза туберкулеза позвоночника лето 1916 и 1917 годов провел в Коктебеле у поэта М. Волошина .
После 1917 года
В 1917 году Ходасевич с восторгом принял Февральскую революцию и поначалу согласился сотрудничать с большевиками после Октябрьской революции , но быстро пришел к выводу, что «при большевиках литературная деятельность невозможна», и решил «писать разве лишь для себя». В 1918 году совместно с Л. Яффе издал книгу «Еврейская антология. Сборник молодой еврейской поэзии»; работал секретарем третейского суда, вел занятия в литературной студии московского Пролеткульта . В 1918-19 годах служил в репертуарной секции театрального отдела Наркомпроса , в 1918-20 - заведовал московским отделением издательства «Всемирная литература» , основанного М. Горьким . Принимал участие в организации книжной лавки на паях (1918-19), где известные писатели (Осоргин, Муратов, Зайцев, Б. Грифцов и др.) лично дежурили за прилавком. В марте 1920 года изза голода и холода заболел острой формой фурункулеза и в ноябре перебрался в Петроград, где получил с помощью М. Горького паек и две комнаты в писательском общежитии (знаменитом «Доме искусств» , о котором впоследствии написал очерк «Диск»).
В 1920 году вышел его сборник «Путем зерна» с одноименным заглавным стихотворением, в котором есть такие строки о 1917-м годе: И ты, моя страна, и ты, ее народ, Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год.
В это время его стихи, наконец, стали широко известны, его признали одним из первых современных поэтов. Тем не менее, 22 июня 1922 года Ходасевич вместе с поэтессой Ниной Берберовой (1901-1993), с которой познакомился в декабре 1921 года , покинул Россию и через Ригу попал в Берлин . В том же году вышел его сборник «Тяжелая лира».
В 1922-1923 годах , живя в Берлине, много общался с Андреем Белым , в 1922-1925 (с перерывами) жил в семье М. Горького, которого высоко ценил как личность (но не как писателя), признавал его авторитет, видел в нем гаранта гипотетического возвращения на родину, но знал и слабые свойства характера Горького, из которых самым уязвимым считал «крайне запутанное отношение к правде и лжи, которое обозначилось очень рано и оказало решительное воздействие как на его творчество, так и на всю его жизнь». В это же время Ходасевич и Горький основали (при участии В. Шкловского ) и редактировали журнал «Беседа» (вышло шесть номеров), где печатались советские авторы.
К 1925 году Ходасевич и Берберова осознали, что возвращение в СССР, а главное, жизнь там для них теперь невозможна. Ходасевич опубликовал в нескольких изданиях фельетоны о советской литературе и статьи о деятельности ГПУ за границей, после чего советская пресса обвинила поэта в «белогвардейщине». В марте 1925 года советское посольство в Риме отказало Ходасевичу в продлении паспорта, предложив вернуться в Москву. Он отказался, окончательно став эмигрантом.
В 1925 году Ходасевич и Берберова переехали в Париж , поэт печатался в газетах «Дни» и «Последние новости», откуда ушел по настоянию П. Милюкова . С февраля 1927 года до конца жизни возглавлял литературный отдел газеты «Возрождение» . В том же году выпустил «Собрание стихов» с новым циклом «Европейская ночь». После этого Ходасевич практически перестал писать стихи, уделяя внимание критике, и вскоре стал ведущим критиком литературы русского зарубежья. В качестве критика вел полемику с Г. Ивановым и Г. Адамовичем , в частности, о задачах литературы эмиграции, о назначении поэзии и ее кризисе. Совместно с Берберовой писал обзоры советской литературы (за подписью «Гулливер»), поддерживал поэтическую группу «Перекресток», высоко отзывался о творчестве В. Набокова , который стал его другом.
С 1928 года Ходасевич работал над мемуарами: они вошли в книгу «Некрополь. Воспоминания» (1939) - о Брюсове, Белом, близком друге молодых лет поэте Муни, Гумилеве , Сологубе , Есенине , Горьком и других. Написал биографическую книгу «Державин», но намерение написать биографию Пушкина Ходасевич оставил изза ухудшения здоровья («Теперь и на этом, как и на стихах, я поставил крест. Теперь у меня нет ничего», - писал он 19 июля 1932 года Берберовой, ушедшей в апреле от Ходасевича к Н. Макееву). В 1933 году он женился на Ольге Марголиной (1890-1942), погибшей впоследствии в Освенциме .
Положение Ходасевича в эмиграции было тяжелым, жил он обособленно, шумному Парижу предпочитал пригороды, его уважали как поэта и наставника поэтической молодежи, но не любили. Умер Владислав Ходасевич 14 июня 1939 года в Париже, после операции. Похоронен в предместье Парижа на кладбище Булонь-Бьянкур.
1.2 Влияние символизма на лирику Ходасевича
Неукорененность в российской почве создала особый психологический комплекс, который ощущался в поэзии Ходасевича с самой ранней поры. Ранние стихи его позволяют говорить о том, что он прошел выучку Брюсова , который, не признавая поэтических озарений, считал, что вдохновение должно жестко контролироваться знанием тайн ремесла, осознанным выбором и безупречным воплощением формы, ритма, рисунка стиха. Юноша Ходасевич наблюдал расцвет символизма , он воспитался на символизме, рос под его настроениями, освещался его светом и связывается с его именами. Понятно, что молодой поэт не мог не испытывать его влияния, пусть даже ученически, подражательно. «Символизм и есть истинный реализм . И Андрей Белый , и Блок говорили о ведомой им стихии. Несомненно, если мы сегодня научились говорить о нереальных реальностях, самых реальных в действительности, то благодаря символистам» - говорил он. Ранние стихи Ходасевича символизмом пропитаны и зачастую отравлены: Странник прошел, опираясь на посох -
Мне почему-то припомнилась ты.
Едет пролетка на красных колесах -
Мне почему-то припомнилась ты.
Вечером лампу зажгут в коридоре -
Мне непременно припомнишься ты.
Чтоб не случилось на суше, на море
Или на небе, - мне вспомнишься ты.
На этом пути повторения банальностей и романтических поз, воспевания роковых женщин и адских страстей Ходасевич, с его природной желчностью и язвительностью, не избегал иногда штампов, свойственных поэзии невысокого полета: И снова ровен стук сердец;
Кивнув, исчез недолгий пламень, И понял я, что я - мертвец, А ты лишь мой надгробный камень.
Но все же Ходасевич всегда стоял особняком. В автобиографическом фрагменте «Младенчество» 1933 г. он придает особое значение тому факту, что «опоздал» к расцвету символизма, «опоздал родиться», тогда как эстетика акмеизма осталась ему далекой, а футуризм был решительно неприемлем. Действительно, родиться в тогдашней России на шесть лет позже Блока означало попасть в другую литературную эпоху.
1.3 Основные черты поэзии
Чаще всего к Ходасевичу применяли эпитет «желчный». Максим Горький в частных беседах и письмах говорил, что именно злость - основа его поэтического дара. Все мемуаристы пишут о его желтом лице. Он и умирал - в нищенской больнице, в раскаленной солнцем стеклянной клетке, едва завешанной простынями, - от рака печени , мучаясь непрестанными болями. За два дня до смерти он сказал своей бывшей жене, писательнице Нине Берберовой : «Только тот мне брат, только того могу я признать человеком, кто, как я, мучился на этой койке». В этой реплике весь Ходасевич. Но, возможно, все казавшееся в нем терпким, даже жестким, было только его литературным оружием, кованой броней, с которой он настоящую литературу защищал в непрерывных боях. Желчности и злобы в его душе неизмеримо меньше, чем страдания и жажды сострадания. В России XX в. трудно найти поэта, который бы так трезво, так брезгливо, с таким отвращением взирал на мир - и так строго следовал в нем своим законам, и литературным, и нравственным. «Я считаюсь злым критиком, - говорил Ходасевич. - А вот недавно произвел я „подсчет совести“, как перед исповедью… Да, многих бранил. Но из тех, кого бранил, ни из одного ничего не вышло».
Ходасевич конкретен, сух и немногословен. Кажется, что он говорит с усилием, нехотя разжимая губы. Может быть, краткость стихов Ходасевича, их сухой лаконизм - прямое следствие небывалой сосредоточенности, самоотдачи и ответственности. Вот одно из его самых лаконичных стихотворений: Лоб -
Мел.
Бел
Гроб.
Спел
Поп.
Сноп
Стрел -
День
Свят!
Склеп
Слеп.
Тень -
В ад
Но его сухость, желчность и немногословность оставались лишь внешними. Так говорил о Ходасевиче его близкий друг Юрий Мандельштам : На людях Ходасевич часто бывал сдержан, суховат. Любил отмалчиваться, отшучиваться. По собственному признанию - «на трагические разговоры научился молчать и шутить». Эти шутки его обычно без улыбки. Зато, когда он улыбался, улыбка заражала. Под очками «серьезного литератора» загорались в глазах лукавые огоньки напроказничавшего мальчишки. Чужим шуткам также радовался. Смеялся, внутренне сотрясаясь: вздрагивали плечи. Схватывал налету остроту, развивал и дополнял ее. Вообще остроты и шутки, даже неудачные, всегда ценил. «Без шутки нет живого дела», - говорил он не раз.
Нравились Ходасевичу и мистификации. Он восхищался неким «не пишущим литератором», мастером на такие дела. Сам он применял мистификацию, как литературный прием, через некоторое время разоблачал ее. Так он написал несколько стихотворений «от чужого имени» и даже выдумал забытого поэта XVIII века Василия Травникова, сочинив за него все его стихотворения, за исключением одного («О сердце, колос пыльный»), принадлежащего перу друга Ходасевича Муни.(Киссин Самуил Викторович 1885-1916) Поэт читал о Травникове на литературном вечере и напечатал о нем исследование(1936). Слушая читаемые Ходасевичем стихотворения, просвещенное общество испытывало и смущение, и удивление, ведь Ходасевич открыл бесценный архив крупнейшего поэта XVIII века. На статью Ходасевича появился ряд рецензий. Никто не мог и вообразить, что никакого Травникова нет на свете.
1.4 Основные этапы творчества
1.4.4 Сборник «Молодость»
Первую свою книгу «Молодость» Ходасевич издал в 1908 г. в издательстве «Гриф». Так говорил он о ней позже: "Первая рецензия о моей книге запомнилась мне на всю жизнь. Я выучил ее слово в слово. Начиналась она так: «Есть такая гнусная птица гриф. Питается она падалью. Недавно эта симпатичная птичка высидела новое тухлое яйцо». Хотя в целом книга была встречена доброжелательно.
В лучших стихах этой книги он заявил себя поэтом слова точного, конкретного. Впоследствии примерно так относились к поэтическому слову акмеисты, однако свойственное им упоение радостью, мужественностью, любовью совершенно чуждо Ходасевичу. Он остался стоять в стороне от всех литературных течений и направлений, сам по себе, «всех станов не боец». Ходасевич вместе с М. И. Цветаевой, как он писал «выйдя из символизма, ни к чему и ни к кому не примкнули, остались навек одинокими, „дикими“. Литературные классификаторы и составители антологий не знают, куда нас приткнуть».
Чувство безнадежной чужеродности в мире и непринадлежности ни к какому лагерю выражено у Ходасевича ярче, чем у кого-либо из его современников. Он не заслонялся от реальности никакой групповой философией, не отгораживался литературными манифестами, смотрел на мир трезво, холодно и сурово. И оттого чувство сиротства, одиночества, отверженности владело им уже в 1907 г.: Кочевий скудных дети злые, Мы руки греем у костра…
Молчит пустыня. В даль без звука
Колючий ветер гонит прах, -
И наших песен злая скука
Язвя кривится на губах.
В целом, однако, «Молодость» - сборник еще не зрелого поэта. Будущий Ходасевич угадывается здесь разве что точностью слов и выражений да скепсисом по поводу всего и вся.
1.4.2 Сборник «Счастливый домик»
Гораздо больше от настоящего Ходасевича - во всяком случае, от его поэтической интонации - в сборнике «Счастливый домик». Рваная, рубленая интонация, которую начинает использовать в своих стихах Ходасевич, предполагает то открытое отвращение, с которым он бросает в лицо времени эти слова. Отсюда и несколько ироническое, желчное звучание его стиха.
О скука, тощий пес, взывающий к луне!
Ты - ветер времени, свистящий в уши мне!
Поэт на земле подобен певцу Орфею, вернувшемуся в опустевший мир из царства мертвых, где навсегда потерял возлюбленную - Эвридику: И вот пою, пою с последней силой
О том, что жизнь пережита вполне, Что Эвридики нет, что нет подруги милой, А глупый тигр ласкается ко мне -
Так в 1910 г., в «Возвращении Орфея», Ходасевич декларировал свою тоску по гармонии в насквозь дисгармоническом мире, который лишен всякой надежды на счастье и согласие. В стихах этого сборника слышится тоска по всепонимающему, всевидящему Богу, для которого и поет Орфей, но у него нет никакой надежды, что его земной голос будет услышан.
В «Счастливом домике» Ходасевич заплатил щедрую дань стилизации (что вообще характерно для серебряного века). Тут и отголоски греческой и римской поэзии, и строфы, которые заставляют вспомнить о романтизме XIX столетия. Но эти стилизации насыщены у него конкретными, зримыми образами, деталями. Так открывающее раздел стихотворение с характерным названием «Звезда над пальмою» 1916 г. заканчивается пронзительными строчками: Ах, из роз люблю я сердцем лживым
Только ту, что жжет огнем ревнивым, Что зубами с голубым отливом
Прикусила хитрая Кармен!
Рядом с миром книжным, «вымечтанным» существует и другой, не менее милый сердцу Ходасевича - мир воспоминаний его детства. «Счастливый домик» завершается стихотворением «Рай» - о тоске по раю детскому, игрушечному, рождественскому, где счастливому ребенку во сне привиделся «ангел златокрылый».
Сентиментальность вкупе с желчностью и гордой непричастностью к миру стали отличительным знаком поэзии Ходасевича и определили ее своеобразие в первые послереволюционные годы.
К этому времени у Ходасевича появляется два кумира. Он говорил: «Был Пушкин и был Блок. Все остальное - между!»
1.4.3 Сборник «Путем зерна»
Начиная со сборника «Путем Зерна», главной темой его поэзии станет преодоление дисгармонии, по существу неустранимой. Он вводит в поэзию прозу жизни - не выразительные детали, а жизненный поток, настигающий и захлестывающий поэта, рождающий в нем вместе с постоянными мыслями о смерти чувство «горького предсмертья». Призыв к преображению этого потока, в одних стихах заведомо утопичен («Смоленский рынок»), в других «чудо преображения» удается поэту («Полдень»), но оказывается кратким и временным выпадением из «этой жизни». «Путем Зерна» писался в революционные 1917-1918 гг. Ходасевич говорил: «Поэзия не есть документ эпохи, но жива только та поэзия, которая близка к эпохе. Блок это понимал и недаром призывал „слушать музыку революции“. Не в революции дело, а в музыке времени». О своей эпохе писал и Ходасевич. Рано появившиеся у поэта предчувствия ожидающих Россию потрясений побудили его с оптимизмом воспринять революцию. Он видел в ней возможность обновления народной и творческой жизни, он верил в ее гуманность и антимещанский пафос, однако отрезвление пришло очень быстро. Ходасевич понимал, как затерзала, как погасила настоящую русскую литературу революция. Но он не принадлежал к тем, которые «испугались» революции. В восторге от нее он не был, но он и не «боялся» ее. Сборник «Путем зерна» выражал его веру в воскресение России после революционной разрухи таким же путем, каким зерно, умирая в почве, воскресает в колосе: Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно, Но в землю черную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход, Оно в заветный срок умрет и прорастет.
Так и душа моя идет путем зерна: Сойдя во мрак, умрет - и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ, Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, -
Затем, что мудрость нам единая дана: Всему живущему идти путем зерна.
Здесь Ходасевич уже зрелый мастер: он выработал собственный поэтический язык, а его взгляд на вещи, бесстрашно точный и болезненно сентиментальный, позволяет ему говорить о самых тонких материях, оставаясь ироничным и сдержанным. Почти все стихи этого сборника построены одинаково: нарочито приземленно описанный эпизод - и внезапный, резкий, смещающий смысл финал. Так, в стихотворении «Обезьяна» бесконечно долгое описание душного летнего дня, шарманщика и печальной обезьянки внезапно разрешается строчкой: «В тот день была объявлена война». Это типично для Ходасевича - одной лаконической, почти телеграфной строкой вывернуть наизнанку или преобразить все стихотворение. Как только лирического героя посетило ощущение единства и братства всего живого на свете - тут же, вопреки чувству любви и сострадания, начинается самое бесчеловечное, что может произойти, и утверждается непреодолимая рознь и дисгармония в том мире, который только что на миг показался «хором светил и волн морских, ветров и сфер».
То же ощущение краха гармонии, поиск нового смысла и невозможность его (во времена исторических разломов гармония кажется утраченной навеки) становятся темой самого большого и самого, может быть, странного стихотворения в сборнике - «2 ноября» (1918 г.). Здесь описывается первый день после октябрьских боев 1917 г. в Москве. Говорится о том, как затаился город. Автор рассказывает о двух незначительных происшествиях: возвращаясь от знакомых, к которым ходил узнать, живы ли они, он видит в полуподвальном окне столяра, в соответствии с духом новой эпохи раскрашивающего красной краской только что сделанный гроб - видно, для одного из павших борцов за всеобщее счастье. Автор пристально вглядывается в мальчика, «лет четырех бутуза», который сидит «среди Москвы, страдающей, растерзанной и падшей», - и улыбается самому себе, своей тайной мысли, тихо зреющей под безбровым лбом. Единственный, кто выглядит счастливо и умиротворенно в Москве 1917 г., - четырехлетний мальчик. Только дети с их наивностью да фанатики с их нерассуждающей идейностью могут быть веселы в эти дни. "Впервые в жизни, - говорит Ходасевич, - «ни „Моцарт и Сальери“, ни „Цыганы“ в тот день моей не утолили жажды». Признание страшное, особенно в устах Ходасевича, всегда Пушкина боготворившего. Даже всеобъемлющий Пушкин не помогает вместить потрясения нового времени. Трезвый ум Ходасевича временами впадает в отупение, в оцепенение, машинально фиксирует события, но душа никак не отзывается на них. Таково стихотворение «Старуха» 1919 г.: Легкий труп, окоченелый, Простыней покрывши белой, В тех же саночках, без гроба, Милицейский увезет, Растолкав плечом народ.
Неречист и хладнокровен
Будет он, - а пару бревен, Что везла она в свой дом, Мы в печи своей сожжем.
В этом стихотворении герой уже вполне вписан в новую реальность: «милицейский» не вызывает у него страха, а собственная готовность обобрать труп - жгучего стыда. Душа Ходасевича плачет над кровавым распадом привычного мира, над разрушением морали и культуры. Но поскольку поэт следует «путем зерна», то есть принимает жизнь как нечто не зависящее от его желаний, во всем пытается увидеть высший смысл, то и не протестует и не отрекается от Бога. У него и прежде было не самое лестное мнение о мире. И он полагает, что в грянувшей буре должен быть высший смысл, которого доискивался и Блок, призывавший «слушать музыку революции». Не случайно свой следующий сборник Ходасевич открывает стихотворением «Музыка» 1920 г.: И музыка идет как будто сверху.
Виолончель… и арфы, может быть…
…А небо
Такое же высокое, и так же В нем ангелы пернатые сияют.
Эту музыку «совсем уж ясно» слышит герой Ходасевича, когда колет дрова (занятие столь прозаическое, столь естественное для тех лет, что услышать в нем какую-то особую музыку можно было, лишь увидев в этой колке дров, в разрухе и катастрофе некий таинственный промысел Божий и непостижимую логику). Олицетворением такого промысла для символистов всегда была музыка, ничего не объясняющая логически, но преодолевающая хаос, а подчас и в самом хаосе обнаруживающая смысл и соразмерность. Пернатые ангелы, сияющие в морозном небе, - вот правда страдания и мужества, открывшаяся Ходасевичу, и с высоты этой Божественной музыки он уже не презирает, а жалеет всех, кто ее не слышит.
1.4.4 Сборник «Тяжелая лира»
В этот период поэзия Ходасевича начинает все больше приобретать характер классицизма. Стиль Ходасевича связан со стилем Пушкина. Но классицизм его - вторичного порядка, ибо родился не в пушкинскую эпоху и не в пушкинском мире. Ходасевич вышел из символизма. А к классицизму он пробился через все символические туманы, не говоря уже о советской эпохе. Все это объясняет техническое его пристрастие к «прозе в жизни и в стихах», как противовесу зыбкости и неточности поэтических «красот» тех времен.
И каждый стих гоня сквозь прозу, Вывихивая каждую строку, Привил-таки классическую розу
К советскому дичку.
В то же время из его поэзии начинает исчезать лиризм, как явный, так и скрытый. Ему Ходасевич не захотел дать власти над собою, над стихом. Легкому дыханию лирики предпочел он другой, «тяжелый дар».
И кто-то тяжелую лиру
Мне в руки сквозь ветер дает.
И нет штукатурного неба, И солнце в шестнадцать свечей.
На гладкие черные скалы
Стопы опирает - Орфей.
В этом сборнике появляется образ души. Путь Ходасевича лежит не через «душевность», а через уничтожение, преодоление и преображение. Душа, «светлая Психея», для него - вне подлинного бытия, чтобы приблизиться к нему, она должна стать «духом», родить в себе дух. Различие психологического и онтологического начала редко более заметно, чем в стихах Ходасевича. Душа сама по себе не способна его пленить и заворожить.
И как мне не любить себя, Сосуд непрочный, некрасивый, Но драгоценный и счастливый
Тем, что вмещает он - тебя?
Но в том-то и дело, что «простая душа» даже не понимает, за что ее любит поэт.
И от беды моей не больно ей, И ей не внятен стон моих страстей.
Она ограничена собою, чужда миру и даже ее обладателю. Правда, в ней спит дух, но он еще не рожден. Поэт ощущает в себе присутствие этого начала, соединяющего его с жизнью и с миром.
Поэт-человек изнемогает вместе с Психеей в ожидании благодати, но благодать не дается даром. Человек в этом стремлении, в этой борьбе осужден на гибель.
Пока вся кровь не выступит из пор, Пока не выплачешь земные ОЧИНЕ станешь духом…
За редким исключением гибель - преображение Психеи - есть и реальная смерть человека. Ходасевич в иных стихах даже зовет ее, как освобождение, и даже готов «пырнуть ножом» другого, чтобы помочь ему. И девушке из берлинского трактира шлет он пожелание - «злодею попасться в пустынной роще вечерком». В другие минуты и смерть ему не представляется выходом, она лишь - новое и жесточайшее испытание, последний искус. Но и искус этот он принимает, не ища спасения. Поэзия ведет к смерти и лишь сквозь смерть - к подлинному рождению. В этом онтологическая правда для Ходасевича. Преодоление реальности становится главной темой сборника «Тяжелая лира».
Перешагни, перескочи, Перелети, пере- что хочешь -
Но вырвись: камнем из пращи, Звездой, сорвавшейся в ночи…
Сам затерял - теперь ищи…
Бог знает, что себе бормочешь, Ища пенсне или ключи.
Приведенные семь строк насыщены сложными смыслами. Здесь издевка над будничной, новой ролью поэта: это уже не Орфей, а скорее городской сумасшедший, что-то бормочущий себе под нос у запертой двери. Но «Сам затерял - теперь ищи…» - строчка явно не только о ключах или пенсне в прямом смысле. Найти ключ к новому миру, то есть понять новую реальность, можно, только вырвавшись из нее, преодолев ее притяжение.
Зрелый Ходасевич смотрит на вещи словно сверху, во всяком случае - извне. Безнадежно чужой в этом мире, он и не желает в него вписываться. В стихотворении «В заседании» 1921 г. лирический герой пытается заснуть, чтобы снова увидеть в Петровском-Разумовском (там прошло детство поэта) «пар над зеркалом пруда», - хотя бы во сне встретиться с ушедшим миром.
Но не просто бегством от реальности, а прямым отрицанием ее отзываются стихи Ходасевича конца 10-х - начала 20-х гг. Конфликт быта и бытия, духа и плоти приобретает небывалую прежде остроту. Как в стихотворении «Из дневника» 1921 г.: Мне каждый звук терзает слух
И каждый луч глазам несносен.
Прорезываться начал дух, Как зуб изпод припухших десен.
Прорежется - и сбросит прочь.
Изношенную оболочку, Тысячеокий, - канет в ночь, Не в эту серенькую ночку.
А я останусь тут лежать -
Банкир, заколотый опашем, -
Руками рану зажимать, Кричать и биться в мире вашем.
Ходасевич видит вещи такими, каковы они есть. Без всяких иллюзий. Не случайно именно ему принадлежит самый беспощадный автопортрет в русской поэзии: Я, я, я. Что за дикое слово!
Естественная смена образов - чистого ребенка, пылкого юноши и сегодняшнего, «желто-серого, полуседого» - для Ходасевича следствие трагической расколотости и ничем не компенсируемой душевной растраты, тоска о цельности звучит в этом стихотворении как нигде в его поэзии. «Все, что так нежно ненавижу и так язвительно люблю» - вот важный мотив «Тяжелой лиры». Но «тяжесть» не единственное ключевое слово этой книги. Есть здесь и моцартовская легкость кратких стихов, с пластической точностью, единственным штрихом дающих картины послереволюционного, прозрачного и призрачного, разрушающегося Петербурга. Город пустынен. Но видны тайные пружины мира, тайный смысл бытия и, главное, слышна Божественная музыка.
О, косная, нищая скудость
Безвыходной жизни моей!
Кому мне поведать, как жалко
Себя и всех этих вещей?
И я начинаю качаться, Колени обнявши свои, И вдруг начинаю стихами
С собой говорить в забытьи.
Бессвязные, страстные речи!
Нельзя в них понять ничего, Но звуки правдивее смысла, И слово сильнее всего.
И музыка, музыка, музыка
Вплетается в пенье мое, И узкое, узкое, узкое
Пронзает меня лезвие.
Звуки правдивее смысла - вот манифест поздней поэзии Ходасевича, которая, впрочем, не перестает быть рассудочно-четкой и почти всегда сюжетной. Ничего темного, гадательного, произвольного. Но Ходасевич уверен, что музыка стиха важнее, значимее, наконец, достовернее его грубого одномерного смысла. Стихи Ходасевича в этот период оркестрованы очень богато, в них много воздуха, много гласных, есть четкий и легкий ритм - так может говорить о себе и мире человек, «в Божьи бездны соскользнувший». Стилистических красот, столь любимых символистами, тут нет, слова самые простые, но какой музыкальный, какой чистый и легкий звук! По-прежнему верный классической традиции, Ходасевич смело вводит в стихи и неологизмы и жаргон. Как спокойно говорит поэт о вещах невыносимых, немыслимых - и, несмотря ни на что, какая радость в этих строчках: Ни жить, ни петь почти не стоит: В непрочной грубости живем.
Так, провождая жизни скуку, Любовно женщина кладет
Свою взволнованную руку
На грузно пухнущий живот.
Образ беременной женщины (как и образ кормилицы) часто встречается в поэзии Ходасевича. Это не только символ живой и естественной связи с корнями, но и символический образ эпохи, вынашивающей будущее. «А небо будущим беременно», - писал примерно в то же время Мандельштам. Самое страшное, что «беременность» первых двадцати бурных лет страшного века разрешилась не светлым будущим, а кровавой катастрофой, за которой последовали годы НЭПА - процветание торгашей. Ходасевич понял это раньше многих: Довольно! Красоты не надо!
Не стоит песен подлый мир…
И Революции не надо!
Ее рассеянная рать
Одной венчается наградой, Одной свободой - торговать.
Вотще на площади пророчит
Гармонии голодный сын: Благих вестей его не хочет
Благополучный гражданин…"
Тогда же Ходасевич делает вывод о своей принципиальной неслиянности с чернью: Люблю людей, люблю природу, Но не люблю ходить гулять
И твердо знаю, что народу
Моих творений не понять.
Впрочем, чернью Ходасевич считал лишь тех, кто тщится «разбираться в поэзии» и распоряжаться ею, тех, кто присваивает себе право говорить от имени народа, тех, кто его именем хочет править музыкой. Собственно народ он воспринимал иначе - с любовью и благодарностью.
1.4.5 Цикл «Европейская ночь»
Несмотря на это в эмигрантской среде Ходасевич долгое время ощущал себя таким же чужаком, как на оставленной родине. Вот что говорил он об эмигрантской поэзии: «Сегодняшнее положение поэзии тяжко. Конечно, поэзия и есть восторг. Здесь же у нас восторга мало, потому что нет действия. Молодая эмигрантская поэзия все жалуется на скуку - это потому, что она не дома, живет в чужом месте, она очутилась вне пространства - а потому и вне времени. Дело эмигрантской поэзии по внешности очень неблагодарное, потому что кажется консервативным. Большевики стремятся к изничтожению духовного строя, присущего русской литературе. Задача эмигрантской литературы сохранить этот строй. Эта задача столь же литературная, как и политическая. Требовать, чтобы эмигрантские поэты писали стихи на политические темы, - конечно, вздор. Но должно требовать, чтобы их творчество имело русское лицо. Нерусской поэзии нет и не будет места ни в русской литературе, ни в самой будущей России. Роль эмигрантской литературы - соединить прежнее с будущим. Надо, чтобы наше поэтическое прошлое стало нашим настоящим и - в новой форме - будущим».
Тема «сумерек Европы», пережившей крушение цивилизации, создававшейся веками, а вслед за этим - агрессию пошлости и обезличенности, главенствует в поэзии Ходасевича эмигрантского периода. Стихи «Европейской ночи» окрашены в мрачные тона, в них господствует даже не проза, а низ и подполье жизни. Ходасевич пытается проникнуть в «чужую жизнь», жизнь «маленького человека» Европы, но глухая стена непонимания, символизирующего не социальную, а общую бессмысленность жизни отторгает поэта. «Европейская ночь» - опыт дыхания в безвоздушном пространстве, стихи, написанные уже почти без расчета на аудиторию, на отклик, на сотворчество. Это было для Ходасевича тем более невыносимо, что из России он уезжал признанным поэтом, и признание к нему пришло с опозданием, как раз накануне отъезда. Уезжал в зените славы, твердо надеясь вернуться, но уже через год понял, что возвращаться будет некуда (это ощущение лучше всего сформулировано Мариной Цветаевой: «…можно ли вернуться в дом, который - срыт?»). Впрочем, еще перед отъездом написал: А я с собой свою Россию
В дорожном уношу мешке
(речь шла о вось
Вывод
Владислав Ходасевич - очень интересный поэт, отличительная черта его творчества это пристальное вглядывание не только в собственную душу, но и в душу окружающих, размышление о смысле жизни.
Проанализировав стихотворение поэта, определив основные черты его поэзии, выявив основные этапы его творчества, можно сделать вывод: · Каждый период его творчества отличается все более глубоким размышлением о смысле жизни.
· Каждый этап завершается исповедью о себе в этом не простом мире.
Все периоды его творчества - это пессимистические размышления о времени и о людях, которые хотят создать «новый мир». Следовательно, творчество поэта - это исповедь одной души, которая вглядывается и в себя, и в других. Это размышление о «новом мире», размышление о смысле человеческой жизни.
Выяснив и проанализировав и теоретический материал, и ответы на вопросы рецензентов, то есть практическую часть, можно сделать вывод, что творчество Владислава Ходасевича неординарно, интересно, что отличительной чертой его творчества становится пристальное вглядывание не только в собственную душу, но и в душу окружающих, размышление о смысле жизни вообще.
Следовательно, можно сделать вывод, что гипотеза достоверна.