Обзор особенности властного дискурса в гибридных режимах. Анализ семантических особенностей дискурса обывателей, лежащих в основе противоречий в политическом поведении. Выявление смысловых конструкций, лежащих в основе политического поведения россиян.
Аннотация к работе
В третьей главе (Реконструкция обывателя: семантические основания деполитизации) приводятся результаты дискурс-анализа интервью, определяются семантические особенности дискурса обывателей, лежащие в основе противоречий в политическом поведении. Например, Алексей Макаркин объясняет высокий уровень поддержки власти в 2000-х социальным контрактом, в рамках которого власть гарантирует населению приемлемый уровень благосостояния и определенность в планах на будущее в обмен на отказ от любых форм политической борьбы. Олейнику, является особая роль государства в установлении правил игры: вместо диверсификации правил игры, обеспечивающих функционирование автономных подсистем общества государство транслирует правила игры из одной подсистемы (политика) в другие, тем самым производя их унификацию. Для выявления такого респондента задавались вопросы: «Можете ли Вы доверять большинству людей?», «На что из перечисленного Вы можете оказывать влияние?», «Вы принимали участие в деятельности общественных организаций или инициативных групп за последние полгода?». Респондент 12: я считаю, что политика и люди, которые политики, они прежде всего [должны - НС] работать для общества, улучшать отношения в обществе, какую-то, ну, в принципе, может я не права, они должны отвечать абсолютно за все, начиная от социальной сферы какой-то и заканчивая развлечениями народа и досугами, всем остальным, вот не знаю почему, я думаю.Дискурсивный подход к проблеме политического поведения россиян позволил определить ключевые смысловые конструкции, лежащие в основе когнитивных структур и действий агентов. Ввиду структурных условий формирования агенты не имеют когнитивных возможностей для идентификации Другого и не могут эксплицировать свое недовольство. В условиях полисемии социетальных знаков становится невозможным генерирование разностей, общество из дифференцированного становится одновременно фрагментированным и сингулярным (Лакло). В условиях аморальности экзогенного, обыватели не доверяют любой форме опосредования, главным образом - медиа. В условиях девальвации Другого обыватели оказываются неспособны понять демократию как как публичное взаимодействие на основе разности.
План
Оглавление
Введение
Методологические пояснения и обзор дискуссии
Особенности властного дискурса в гибридных режимах
Реконструкция обывателя: семантические основания деполитизации
Девальвация Другого
Государство: Свой или/и Другой
Демократия: определенность неопределенности
Заключение
Список источников и литературы
Введение
Сегодняшнее политическое поведение россиян выглядит противоречивым и вызывает оживленную дискуссию в академическом сообществе. Предметом дискуссии является политическая пассивность значительной части россиян.
Актуальность обозначенной дискуссии обусловлена продолжающейся рефлексией по поводу конституирования в России ключевого компонента демократии - гражданского общества. Роль гражданского общества в России и степень его конституированности оценивается по-разному. Доминирующей является точка зрения, согласно которой, гражданское общество в России не развито и не может выступать в качестве контрагента государства. Эта точка зрения опирается на классическую концепцию гражданского общества, предложенную Р. Патнэмом. В то же время предпринимаются попытки осмысления механизмов функционирования российского общества на основании альтернативных теоретических инструментов. Дискуссия опирается на широкое понимание демократии, предполагающее аутентичное участие в делах общественной значимости необходимым элементом демократического режима. В литературе неоднократно замечалось, что именно политический абсентеизм как форма выражения недовольства режимом стал одной из главных причин усиления авторитарных практик в 2000-х годах. В этой связи представляется актуальным смещение фокуса внимания на механизмы формирования мотиваций граждан к политическому участию.
Проблема исследования
На протяжении последнего десятилетия социологические опросы фиксировали устойчивое недовольство граждан ситуацией в стране. Рассчитываемый Левада-центром «индекс положения дел в стране» демонстрирует, что в промежутке с 2000 по 2013 год в среднем 40,6% граждан выбирали пункт «события ведут нас в тупик» вместо «дела идут в правильном направлении» (при стандартном отклонении в 7,6%). Многолетняя динамика индекса приведена на графике:
График 1.Многолетняя динамика индекса положения дел в стране (данные Левада-центра).
Несмотря на значительный уровень недовольства, граждане не используют имеющиеся возможности для политической активности, такие как создание и работа в инициативных группах и общественных организациях и т.п. Напротив, общество характеризуется явлениями, называемыми в литературе коммуникативной доместикацией, социетальной и политической инволюцией, состоянием аномии.
В политической науке интерпретации обозначенного противоречия ведется преимущественно в рамках институциональной парадигмы и трех подходов: социологического, рационального и исторического. Все три подхода аксиоматизируют механизм трансформации мотива в действие как обусловленность, соответственно, социальными нормами, калькуляцией издержек и бенефитов, эффектом колеи.
Возможность фокусирования внимания на символическом подтексте данных механизмов дает дискурсивный подход. В центре внимания дискурсивного подхода - вопрос, как идеи и значения конституируют политическое действие. Исследовательский вопрос работы: какие смысловые конструкции обеспечивают отсутствие политического участия на фоне имеющегося недовольства «положением дел в стране»?
Объект, предмет
Объектом исследования является политическое поведение россиян, исследуемое на предмет значений, лежащих в основе этого поведения.
Цель, задачи дискурс политический поведение семантический
Цель работы - определение смысловых конструкций, лежащих в основе политического поведения россиян. Реализация поставленной цели предполагает решение следующих задач: Описать особенности властного дискурса в гибридных режимах;
Проанализировать 15 глубинных интервью с российскими обывателями, реконструировать «обывательский» дискурс;
Определить семантические особенности дискурса обывателей, лежащие в основе противоречий в политическом поведении
Методологический подход: дискурсивный институционализм (В. Шмидт)
Методология: теория дискурса Э. Лакло и Ш. Муфф
Эмпирической основой исследования являются 15 глубинных интервью с российскими обывателями. Техника анализа нарративов - теория дискурса Лакло и Муфф.
Рабочие гипотезы
Деполитизация недовольства обусловлена отсутствием у агентов символических ресурсов для идентификации Другого.
Инструментом воспроизводства отсутствия символических ресурсов для идентификации Другого является полисемия социетальных знаков.
Легитимность власти в России носит авторитарный характер, в основе легитимности власти лежит деполитизированное недовольство.
Структура работы
В первой главе представлены основные подходы к обозначенной проблеме, выделяются их преимущества и недостатки. На основании анализа дискуссии по проблеме обосновывается выбор дискурсивного институционализма как исследовательского подхода, теории дискурса Э. Лакло и Ш. Муфф - как методологии исследования и техники анализа дискурса. В первой главе обосновываются критерии выбора респондентов для глубинных интервью, приводится перечень вопросов, задаваемых респондентам.
Во второй главе (Особенности властного дискурса в гибридных режимах) вводится одно из ключевых понятий работы - властный дискурс. Описываются два идеальных типа властного дискурса - демократический и авторитарный, обосновывается их противопоставление. В главе определяется тип властного дискурса в сегодняшней России, определяется характер легитимности власти.
В третьей главе (Реконструкция обывателя: семантические основания деполитизации) приводятся результаты дискурс-анализа интервью, определяются семантические особенности дискурса обывателей, лежащие в основе противоречий в политическом поведении. В заключительной главе приводятся аргументы в пользу тезиса о том, что обывательский дискурс - это властный дискурс.
Положения, выносимые на защиту
Легитимность власти в России носит авторитарный характер и базируется на разобщении партикулярностей, достигаемой за счет полисемии социетальных знаков. В условиях полисемии партикулярности теряют возможность к идентификации Другого и способность быть субъектом политики.
Дискурс обывателей является властным дискурсом. Этическая установка об аморальности экзогенного, отождествление государственного и публичного, неполитический характер преференций обеспечивают отсутствие политизации недовольства.
Методологические пояснения и обзор дискуссии
Дискуссия по проблеме политического участия в России сегодня разворачивается преимущественно с позиций институциональной парадигмы. Предлагаемые участниками дискуссии способы интерпретации низкого уровня политического участия на фоне высокого уровня недовольства можно условно разделить на три группы: рациональный подход, социологический подход, исторический подход.
В рамках рационального подхода фокус исследовательского внимания концентрируется на интерпретации фиксированных преференций как инструментально рациональных. Политическая пассивность здесь рассматривается как оптимальная стратегия поведения в заданных институциональных условиях. Устойчивость режима объясняется восприятием его как эффективного при решении социально-экономических проблем.
Выбор рационального подхода к анализу проблем политического участия в России зачастую обосновывается тем, что россияне действительно руководствуются логикой инструментальной рациональности в политическом поведении. Например, Алексей Макаркин объясняет высокий уровень поддержки власти в 2000-х социальным контрактом, в рамках которого власть гарантирует населению приемлемый уровень благосостояния и определенность в планах на будущее в обмен на отказ от любых форм политической борьбы. Заключенный контракт, по мнению Макаркина, носит прагматичный социально-экономический, а не политический характер. Политика появляется только тогда, когда условия социального контракта не выполняются. Макаркин отмечает, что политика (и политическая демократия) понимается большинством населения сугубо утилитарно, как средство достижения конкретных социально-экономических результатов. Утилитаризм россиян объясняется Макаркиным отсутствием долговременного политического опыта отстаивания своих интересов.
В схожей логике рассуждает С. Грин. Грин диагностирует агрессивную неподвижность российского общества, противопоставляя ее политической пассивности. Агрессивной неподвижностью Грин называет противодействие любым переменам и защиту статус-кво при любом качестве его состояния. По Грину, состояние агрессивной неподвижности обусловлено отсутствием социальных и политических институтов. В условиях деинституционализации высоко ценится определенность, приобретает значимость разделение людей на наших и чужих, отсюда - неподвижность как оптимальная стратегия поведения.
Социологический подход фокусирует внимания на нормах поведения, на основании которых действуют граждане. Политическое действие в рамках данного подхода интерпретируется в контексте установленных в обществе правил поведения. Социологический взгляд на проблему диагностирует отсутствие полноценной трансформации общества в постсоветский период. Несмотря на масштабность политических и экономических преобразований, они не разрушали, а только укрепляли неформальные практики, лежащих в основе советского общества. Унаследованное от советского общества неприятие формальных институтов обусловило выражение недовольства посредством отказа от участия, вместо голосования.
В рамках социологического подхода зачастую утверждается, что к анализу проблем российского общества неприменим теоретический инструментарий, разработанный для анализа западных обществ. Например, Антон Олейник утверждает, что на постсоветском пространстве сформировался принципиально новый тип общества - общество неопределенности. Спецификой общества неопределенности, согласно А. Олейнику, является особая роль государства в установлении правил игры: вместо диверсификации правил игры, обеспечивающих функционирование автономных подсистем общества государство транслирует правила игры из одной подсистемы (политика) в другие, тем самым производя их унификацию. Ввиду высокой степени персонификации и непрозрачности правил игры в политике, все общество оказывается в состоянии неопределенности. Отсюда - к анализу этого типа обществ не применим инструментарий, разработанный для классических модерных обществ.
Исторический подход предполагает, что для понимания действий граждан необходимо проследить и понять логику развития (становления) соответствующих институтов, культурные условия их возникновения и проблемы, обусловившие их возникновение. В данном подходе отсутствие политического участия рассматривается в логике развития политических институтов постсоветской России. В качестве главной причины отсутствия механизмов канализирования недовольства рассматриваются специфики создания системы партийного представительства. В условиях априорной второстепенности политического представительства в системе государственной власти в России, обозначенной в Конституции 1993 года, парламентаризм не смог стать институциональной основой демократии, отсюда - недоверие к партиям, отсутствие механизмов институционализации политического плюрализма.
Существенным недостатком представленных подходов является их ограниченность при понимании институциональных изменений. Институциональное действие, понимаемое как следование правилу, будь то логика целерациональной калькуляции, логика следования социальной норме, логика эффекта колеи, неоправданно уменьшает роль agency в институциональном изменении. В противовес представленным подходам, дискурсивный (конструктивистский) институционализм фокусирует внимание не на равновесной институциональной конфигурации, а, напротив, ориентирован на фиксацию институционального дисбаланса как предмета для изучения.
Дискурсивный подход предоставляет инструментарий для определения возможности тех или иных институциональных изменений. В основании дискурсивного подхода лежит тезис о том, что институциональное действие подчиняется не абстрактной логике, а производно от социальных конструктов. Желания и преференции не заданы контекстуально, сам контекст условен и имеет значение постольку, поскольку воспринимается таковым действующими акторами. Находясь в пределах заданного дискурса, агенты могут как воспроизводить существующие институты и отношения, так и изменять их.
Использование такого подхода позволяет дать содержательную интерпретацию обозначенным в литературе противоречиям, лежащим в основе политической пассивности россиян. Например, в литературе неоднократно высказывался тезис о том, что специфическая поддержка В. Путина сочетается с недоверием к режиму и политическим институтам в целом. Использование дискурсивного подхода позволит проследить это противоречие на дискурсивном уровне и зафиксировать возможности его разрешения.
В рамках дискурсивного подхода институциональное изменение происходит на основании столкновения дискурсов, в ходе которого генерируются новые смыслы и конституируются субъекты, обновляющие институциональный контекст. Существующие институты канализируют эти столкновения, тем самым способствуя собственному постоянному изменению и самообновлению. Политическое изменение в этой логике понимается в зависимости от подхода к определению понятия политического и его соотношения с понятием института.
Под политическим действием, на наш взгляд, целесообразно понимать публичное, то есть морально-универсальное, коллективное действие, ориентированное на изменение институционального статус-кво (понимаемый как воспринимаемый агентами контекст) в той ситуации, когда институты оказываются неспособны отвечать потребностям агентов и перестают восприниматься как предмет всеобщего консенсуса. В рамках данного определения мы привносим в предлагаемое в рамках дискурсивного институционализма В. Шмидт понимание политического критические аргументы со стороны постструктуралистской теории дискурса. Шмидт понимала политическое как институционально опосредованную делиберацию. Такое понимание, на наш взгляд, не учитывает специфики институционального устройства недемократических режимов, к которым относится Россия. Ф. Паницца и Р. Миорелли критикуют В. Шмидт за то, что в рамках дискурсивного подхода не учитывается фундаментальная природа политического, проявляющаяся в первую очередь в сопротивлении существующей институциональной структуре. Такой подход не сводит формы существования политического к институтам, политическое может принимать иные формы, может подавляться институциональной структурой и, напротив, противостоять ей, создавая альтернативную институциональную структуру.
Поиск семантических оснований отсутствия политического участия в осуществлялся на основании метода глубинного интервью. Респондентами интервью были «российские обыватели» - категория граждан, соответствующая признакам, определенным экспертами Левада-центра Л. Гудковым, Б. Дубиным и А. Левинсоном. В первую очередь, «обыватель» характеризуется отсутствием промежуточного между коллективным и личным ценностного уровня, связанного с публичностью и дифференциированными интересами. Для выявления такого респондента задавались вопросы: «Можете ли Вы доверять большинству людей?», «На что из перечисленного Вы можете оказывать влияние?», «Вы принимали участие в деятельности общественных организаций или инициативных групп за последние полгода?».
Другая важная черта российского «обывателя» - недоверие к государственным институтам и высокий уровень патернализма. Вопросы, задаваемые на стадии отбора респондентов: Доверяете ли Вы следующим государственным органам? Список вариантов ответа содержал названия федеральных и региональных органов исполнительной и законодательной власти).
Что из перечисленного, на Ваш взгляд, является функцией государства? Варианты: охрана общественного порядка, регулирование экономической деятельности, создание рабочих мест, выплата достойных зарплат, социальная помощь населению, руководство общественной жизнью. Искомый респондент должен был выбрать все предлагаемые варианты.
Третьим признаком «обывателя» является его социально-экономическое положение. Доход респондента не превышал средний уровень дохода по Архангельской области - региону, в котором проводилось исследование (22 тысячи рублей).
На основании предварительного анкетирования было отобрано 15 респондентов, удовлетворявших «обывательским» требованиям. Данные о респондентах приведены в таблице: Номер респондента Краткое описание (пол, возраст, доход, профессия)
Респондент 1 Мужчина, 44 года, 21000 рублей, охранник
Респондент 2 Мужчина, 47 лет, 13000 рублей, продавец
Респондент 3 Мужчина, 53 года, 8000 рублей, дворник
Респондент 4 Женщина, 27 лет, 21000 рублей, тренер в ДЮСШ
Респондент 5 Мужчина, 57 лет, 15000 рублей, мусорщик
Респондент 6 Женщина, 48 лет, 13000 рублей, продавец
Респондент 7 Женщина, 59 лет, 18000 рублей, продавец
Респондент 8 Женщина, 54 года, 13000 рублей, модельер
Респондент 9 Женщина, 59 лет, 20000 рублей, бюджетник
Респондент 10 Женщина, 65 лет, 18000 рублей, пенсионерка
Респондент 11 Женщина, 47 лет, 12000 рублей, продавец
Респондент 12 Женщина, 38 лет, 20000 рублей, бухгалтер
Респондент 13 Женщина, 56 лет, 14000 рублей, подрабатывающая пенсионерка
Респондент 14 Женщина, 33 года, 19000 рублей, менеджер
Респондент 15 Женщина, 36 лет, 22000 рублей, бухгалтер
Вопросы в ходе интервью носили как закрытый, так и открытый характер. В ходе интервью с респондентами обсуждались три темы: Доверие к государственным институтам.
Отношение респондента к окружающим людям.
Политическое участие граждан.
Продолжительность каждого интервью: 40-60 минут.
Техникой анализа собранных нарративов является теория дискурса Лакло и Муфф. Этот подход, в отличие от критического дискурс-анализа и дискурсивной психологии, позволяет решить сразу две задачи: анализ текста и содержательная интерпретация полученных результатов.
Особенности властного дискурса в гибридных режимах
Любая политическая власть опирается на идеи и смысловые конструкции, которые обеспечивают воспроизводство существующих отношений. Идеи и смыслы ложатся в основу отношения людей к политической активности, а также формируют их желания и преференции. Третье лицо власти, обеспечивающее ее символическое воспроизводство, напрямую связано с легитимностью этой власти. Если первое и второе лица власти представляют собой позитивные формы влияния субъектов друг на друга, то третье лицо конституирует самих субъектов. Легитимность власти в такой логике проявляется в способности властного дискурса воспроизводить собственную поддержку среди населения через вытеснение альтернативных значений из ключевых знаков.
Демократическая легитимность базируется на конфликтном этико-плюралистическом консенсусе. Консенсус переводит антагонистические отношения врагов, в которых заключена сущность политического, в легитимные отношения соперников, разделяющих общие ценности, но не согласных по поводу их приложений и прагматических интерпретаций. Основанием для политического взаимодействия становится универсалистская этика борьбы партикулярностей. Природа универсалистской этики носит конструктивистский, а значит - дуалистический характер, окончательно несводимый ни к структуре, ни к агенту. Избегая этих двух крайностей, Лакло предложил трактовать универсализм как неотъемлемый компонент любой идентичности в силу принципиальной конститутивной незавершенности последней. Универсалистская этика в таком понимании символически опосредует отношения между различными партикулярными идентичностями, ситуатизирует их в общем контексте контингентности (dislocation). В то же время она закладывается в само формирование идентичностей в виде функции собственной пере-артикуляции. Когнитивные структуры агентов оказываются открытыми для изменений, так как являются социально генерируемыми в условиях нормативно-приемлемого порядка. Фокусируя внимание на этой черте демократических режимов, Г. О’Доннел называл их политическими демократиями.
Столкновение партикулярностей на основании конфликтного консенсуса также является социально генерированным, а значит не влечет за собой радикального слома всей социальной реальности, а вместе с ней - гегемонного дискурса, в рамках которого артикулированы соперники. Контингентная природа социального в ситуации непрерывной и открытой политической борьбы становится очевидной для агентов и артикулированной в институтах. Воспроизводство конфликтного консенсуса происходит посредством открытого характера институтов, упорядочивающих процесс пере-артикулирования знаков. Властный дискурс в таких режимах - это гегемонный дискурс, воспроизводящий институциональное политическое участие.
Авторитаризм, напротив, ориентирован на разобщение партикулярностей. Авторитарный режим отвергает институциональное опосредование как порядок сосуществования идентичностей. Власть в авторитарном режиме задает иной формат социальной объективности. Социальная объективность кончается за пределами партикулярных идентичностей. Абсолютизируя партикулярные качества большинства, авторитарный режим воспроизводит базу своей поддержки. В отсутствие институтов воспроизводства и пере-артикулирования идентичностей партикулярности деполитизируются, инструментом их воспроизводства становится негативная ситуационная солидарность. Авторитарный властный дискурс становится принципиально антиполитическим. Этический универсализм в пределах такого дискурса партикуляризуется и встраивается в общую систему партикулярных идентичностей, зачастую представляется электорату в качестве врага.
Политическим в таких режимах становится противодействие ему в процессе конституирования антивластного демократического дискурса, центрированного на негативной идее о несправедливости действующей власти. Теоретической основой данного тезиса является дихотомическая природа означаемого. Ж. Деррида описывал механизм генерирования смыслов категорией различения (differance), которое он определил как «систематическое порождение различий». Авторитаризм не предполагает транспарантного символически генерализованного механизма порождения различий. Напротив, за ключевыми пустыми означающими директивно закрепляются определенные значения. В таких условиях формируется альтернативное пространство означающих и означаемых, в котором генерируется политическое как борьба дискурсов за смысловое заполнение пустых означающих.
Легитимность авторитарного режима всегда является специфической, а не диффузной. Так как авторитарные режимы не имеют механизмов собственного воспроизводства (в демократиях таким механизмом является институционализация политического), логично ставить вопрос о факторах, причинах и механизмах его устойчивости. Этим объясняется особая роль, которую играют в таких режимах силовые структуры и ведомства цензуры. Властный дискурс авторитарного режима воспроизводит имплицитное экзогенное недоверие, предотвращающее политизацию отношений между партикулярностями.
В представленной логике разрушение авторитарного режима - это лишь вопрос времени, с его разрушением возникает ситуация неопределенности, обусловленная отсутствием институтов, упорядочивающих борьбу различных дискурсов. Политика принимает форму борьбы дискурсов, не ограниченной нормативно приемлемыми «правилами игры». В результате борьбы дискурсов вовсе не гарантировано возникновение этико-плюралистического консенсуса. Непосредственный опыт наблюдения политических процессов в посткоммунистических странах подтвердил методологическую иррелевантность парадигмы транзита, предполагавшей, что разрушение авторитарного режима автоматически повлечет за собой демократизацию вплоть до консолидации демократического режима. Крах парадигмы транзита обусловил поиск новых нехолистских объяснительных моделей. Главным для академической дискуссии результатом конца парадигмы транзита стало смещение фокуса внимание с проблемы институционального развития на проблему устойчивости фасадных институтов.
Недемократические режимы среди постсоциалистических стран назывались по-разному: серая зона, гибридные режимы, соревновательный авторитаризм, нелиберальная демократия, имитационная демократия и т.п. Оставляя в стороне методологические тонкости и особенности подходов, можно обозначить следующие признаки, которыми характеризуются такие режимы: ограничение политической конкуренции, деятельности оппозиции и гражданского общества, недостаточность представительства интересов граждан при принятии решений, низкий уровень политического участия (за исключением голосования), регулярное нарушение закона государственными служащими, слабая легитимирующая сила выборов, низкий уровень доверия к государственным институтам, деинституционализированный характер государства.
Все перечисленные характеристики гибридных режимов носят относительный характер и являются результатом сопоставления этих режимов с западными либеральными демократиями. Существенным недостатком подобных объяснений является, на наш взгляд, узкое понимание демократии. Сужая содержание концепта до свободных и честных выборов, мы тем самым предельно расширяем его объем. В современном мире демократиями могут называться практически все республики: формально все страны, гарантирующие в конституциях республиканскую форму правления, так или иначе проводят выборы, часто даже на альтернативной основе и всеобщим избирательным правом. Сведение демократии к процедуре выборов вытесняет из фокуса исследовательского внимания проблемы, являющиеся фоном для демократических процедур, такие как свобода медиа, партий, гражданственность и т.п.. Напротив, широкое понимание демократии фокусирует внимание на значимости активного участия граждан в процессе управления как в качестве управляемых, так и в качестве правящих. В таком понимании определяющим для демократического режима становится символический порядок, базирующийся на этическом универсализме. В качестве средств воспроизводства такого порядка рассматривается публичная сфера, институционально воплощенная в политической конкуренции и сводных медиа.
На дискурсивном уровне гибридные режимы было бы целесообразно рассматривать как новые формы авторитаризма. В них наилучшим образом проявляется наиболее неуловимая для исследователя, по мнению Х. Линца, черта авторитарных режимов - подмена идеологии ментальностью (mentality). Под идеологией Линц понимает упорядоченную систему смыслов (thought). Ментальность же - способ мышления, более эмоциональный, нежели рациональный, характеризующийся имплицитностью реагирования на различные ситуации. Ментальности не выполняют функцию символического опосредования политической коммуникации, они представляет собой эрзац идеологии.
Перефразируя Линца в терминологии Лакло и Муфф, в гибридных режимах действует авторитарный механизм формирования и взаимодействия партикулярностей. В отсутствие институционального опосредования, партикулярности генерируются как замкнутые на самих себе идентичности. У них отсутствуют символические ресурсы для коммуникации с Другим, а вместе с ними - инструменты для приращения и обновления когнитивных структур. Недопущение институционализации социальных отношений во многом зависит от контроля над публичностью - ключевого фактора устойчивости гибридных режимов. Манипулирование результатами выборов со стороны элиты в отсутствие контроля над публичной сферой имеет высокие издержки и может привести к падению режима (примеры тому - цветные революции на постсоветском пространстве). За счет контроля над публичной сферой осуществляется достижение двух задач, характерных для всех типов гибридных режимов - ослабление политической оппозиции, разрушение коммуникативных связей между гражданами и политическими партиями.
Россия в 2000-е годы зачастую рассматривается как один из типичных кейсов гибридного режима. Некоторые исследователи, отказываясь от этой категории, оценивали метаморфозы российского режима как движение к авторитаризму. Существование авторитарных практик в период президентства Ельцина не подвергается сомнению и считается общепризнанным в академическом и экспертном сообществах. Однако сомнению может быть подвержено существование самого политического в 90-е годы.
Политическая институционализация может проходить посредством двух сценариев: расширения включения в государство или посредством конституирования гражданского общества, противопоставленного государству. Как российское государство, так и российское общество в 90-е характеризовались обратными процессами: вместо консолидации общество и государство оказались фрагментированными и потеряли интерес друг к другу. М. Буравой назвал эти процессы социетальной и политической инволюцией. В результате этих процессов государство оказалось практически неподконтрольным обществу, а разделение властей, декларированное в Конституции, оказалось скорее мнимым, чем реальным. В таких условиях российское государство существовало в двух измерениях - как нормативное государство (формальный конституционный порядок) и как административный режим. Р. Саква определил последний как «мир фракционно-групповой борьбы и параконституционных политических практик».
В результате предпринятых в начале 2000-х годов мер по централизации государственной власти и установлению контроля над публичной сферой административный режим принял форму двойственного государства (Р. Саква). Двойственное государство представляет собой относительно устойчивую равнодействующую административного режима и нормативного государства. Совмещение этих двух измерений усилило напряжение между ними и обусловило постоянную полисемию ключевых знаков административной и политической системы.
Полисемия ключевых знаков означает отсутствие определенности, а значит - невозможность стабильного функционирования системы. В условиях демократического порядка эксплицитность знаков и согласованное функционирование систем обеспечивается посредством артикулирования ключевых знаков и их постоянного валидирования в публичной сфере. В России в 2000-е годы деформация публичной сферы привела к тому, что знаки артикулируются в пределах узкого круга лиц, в то время как на социетальном уровне полисемия только усиливается. Примером такой полисемии является ответ бывшего министра внутренних дел В. Рушайло на замечание репортера о коррупции в МВД. Рушайло заявил, что оценки коррупции в органах внутренних дел значительно преувеличены, так как включают в себя взяточничество. По мнению Рушайло, коррумпированность означает лишь связь с организованной преступностью.
В условиях полисемии социетальных ключевых знаков российское государство и общество обратились на символическом уровне в совокупность неформальных эксклюзивных сетей. Эксклюзивность сетевых структур оказывается нечувствительной к функциональной дифференциации модерного общества. Личные связи между чиновниками и представителями частного сектора способствуют реализации частных интересов тех и других. Так формируются сетевые структуры власти, характеризующиеся переплетением административного и экономического капиталов, а также подстройкой под свои интересы существующих правил игры. Сетевые структуры власти, будучи интегральным элементом дуалистического государства, артикулируют свои партикулярные интересы в слабоинституционализированном пространстве параполитических практик и используют имеющиеся ресурсы для их достижения. Ресурсы могут разниться: от полного контроля над конституционно установленными органами принятия решений до частичного контроля, требующего параполитического согласования интересов с другими структурами.
Усилению полисемии ключевых знаков способствовала также экономическая политика государства в 2000-е годы. Несмотря на декларативное стремление провести разделительную черту между государством и экономикой, действия власти носили противоречивый характер. За «равноудалением олигархов от власти» последовало расширение государственного участия в экономике. В 2004 году правительство приняло решение перевести 68 ключевых для российской экономики предприятий под непосредственный контроль государства. Государство последовательно выкупало контрольные пакеты акций в этих компаниях. Параллельно росло число государственных корпораций - экономических субъектов, осуществляющих предпринимательскую деятельность, но не обязанный отчитываться перед государственными органами. Многие государственные чиновники в 2000-е годы оказались вовлечены в руководство экономическими активами государства. Например, Игорь Сечин и Дмитрий Медведев возглавляли советы директоров, соответственно, Роснефти и Газпрома. В большинстве предприятий, признанных ключевыми для российской экономики, в советы директоров вошли чиновники разных уровней. В результате процесс огосударствления экономики обернулся своей противоположностью - маркетизацией государства. Нормы взаимодействия в экономической сфере распространились на сферу государственного управления. Стирание границ между функциональными подсистемами привело к усилению полисемии ключевых знаков в экономике, административной и политической системах, образующей специфический тип общества - общество неопределенности.
Отсутствие универсалистского этического порядка не дает возможности партикулярностям гармонично сосуществовать, дополняя друг друга. Напротив, партикулярности находятся в состоянии латентного конфликта. Констелляция интересов всех партикулярностей в виде некоей равнодействующей невозможна ввиду дуалистичности государства, релятивирующей определенность. Отсюда - имманентность конфликта как основания для взаимодействий различных сетевых структур. Борьба сетевых структур власти - кланов, сегодня активно обсуждается в оппозиционных медиа. Наиболее известным кейсом является борьба между кланами за контроль над ключевыми нефтегазовыми предприятиями - Роснефтью и Газпромом. В сентябре 2004 года году президент Путин объявил о планах слияния двух компаний. В то же время в ходе процесса по огосударствлению нефтегазовой отрасли возникли проблемы. В силу активной критики дела ЮКОСА на Западе, поглощение его ключевого актива - Юганскнефтегаза, Газпромом могло иметь значительные негативные последствия для последнего. Для решения этой проблемы Юганскнефтегаз был приобретен малоизвестной компанией Байкалфинансгруп, впоследствии купленной Роснефтью. Усиление Роснефти за счет поглощения Юганскнефтегаза привело к противодействию слиянию Роснефти и Газпрома со стороны клана, контролирующего Роснефть. Последующие отношения Газпрома и Роснефти (главным образом, противоречия по поводу проекта Сахалин-1, месторождений Восточной Сибири и Дальнего Востока) демонстрировали глубокое размежевание двух властных сетевых структур - силовиков и либералов-технократов. Последним крупным проявлением борьбы кланов стало решение правительства об отмене монополии Газпрома на экспорт газа, отвечающее интересам Роснефти. Столкновение между двумя кланами происходит в полисемичном символическом пространстве, образующемся на пересечении экономики, административной системы и нормативного государства. Характерным проявлением этой полисемии явилось создание альтернативных структур по регулированию нефтегазового сектора в 2012 году - нефтяного клуба И. Сечина и правительственной комиссии по ТЭК А. Дворковича.
Сетевые структуры общества не носят столь ярко выраженный неформальный характер, поскольку являются отстраненными от ключевых властных ресурсов. Неформальность этих структур проявляется в том, что связи внутри сети зачастую оказываются для агентов более значимыми, чем нормы права. Отличие этих структур от сетей гражданского общества в том, что они характеризуются партикуляризацией социального капитала и
Вывод
Дискурсивный подход к проблеме политического поведения россиян позволил определить ключевые смысловые конструкции, лежащие в основе когнитивных структур и действий агентов. В результате проведенного анализа нашли свое подтверждения выдвинутые гипотезы. У респондентов отсутствуют символические ресурсы для политического участия. Ввиду структурных условий формирования агенты не имеют когнитивных возможностей для идентификации Другого и не могут эксплицировать свое недовольство. Недовольство обывателей носит неполитический характер.
Специфики структурных условий формирования агентов заключаются в полисемии социетальных знаков. В условиях полисемии социетальных знаков становится невозможным генерирование разностей, общество из дифференцированного становится одновременно фрагментированным и сингулярным (Лакло). Проявлением такой фрагментированной сингулярности является низкий уровень деперсонифицированных форм коммуникации при ощущении себя частью более широкой идентичности - народа. Российские обыватели способны «вообразить» сообщество народ, но это сообщество оказывается неспособным на политическое действие.
Семантическим основанием девальвации Другого становится этическая установка об аморальности экзогенного. Обыватели не вступают в деперсонифицированные социальные связи. Все что за пределами социальных отношений в сети - то аморально.
Девальвация Другого сопровождается холистским пониманием государства. В условиях аморальности экзогенного, обыватели не доверяют любой форме опосредования, главным образом - медиа. Отсюда - деформация публичности и понимание политического как достижения своих целей административными методами. В то же время обыватели не сводят государственное к административному. Напротив, государственное включает в себя ряд сем, составляющих значение публичности. Не будучи эксплицированным в виде отдельного знака, публичное сливается с государственным. Государство для обывателей начинается сразу за пределами частного.
В условиях девальвации Другого обыватели оказываются неспособны понять демократию как как публичное взаимодействие на основе разности. Демократия может воспринимается лишь инструментально, как механизм реализации своих частных интересов. В то же время за означающим демократия закреплено значение неопределенности. Знак демократия является узловой точкой дискурса обывателей. Определяя демократию как неопределенность, респонденты демонстрируют чувствительность к отсутствию эксплицитности социетальных знаков сегодняшней России. Неопределенность демократии - это неопределенность эпохи.
Обывательский дискурс на сегодняшний день является властным дискурсом, то есть обеспечивает символическое воспроизводство режима. Опорой власти в России сегодня является деполитизированное недовольство. Полисемия знаков - modus vivendi российской власти.
Сегодняшнее российское государство, по определению Р. Саквы, носит дуалистический характер. Такое государство воспроизводит полисемию ключевых знаков, как на социетальном уровне, так и на уровне административной и политической подсистем. Как и общество, государство находится в дополитическом состоянии и представляет собой неустойчивую констелляцию властных сетевых структур, нечувствительных к функциональной дифференциация подсистем модерного общества.
Несмотря на то, что сегодняшний режим не пользуется доверием большинства населения логика сосуществования партикулярностей не позволяет им эксплицировать это недовольство. В заданной дискурсивной структуре, в которой девальвируется Другой, а государство тождественно публичному, легитимность сегодняшней власти базируется на имплицитности знаков внешнего, а значит, дуалистической природе государства как основному инструменту воспроизводства полисемии знаков.
Перспективным направлением исследований представляется анализ антивластного демократического дискурса. Открытым остается вопрос, в какой мере российские независимые медиа подрывают легитимность сегодняшней власти, а в какой - являются компонентом механизма ее воспроизводства.
Список литературы
Монографии
1. Hanson P. Networks, Cronies and Business Plans. In: Kononenko V., Moshes A. (Ed.). Russia as a Network State: what works in Russia when state institutions do not? Palgrave Macmillan, 2011. P. 113-138.
2. Hay C. Constructivist Institutionalism. In: Binder S., Rhodes R., Rockman B. (Ed.). The Oxford Handbook of Political Institutions. Oxford Handbooks Online.
3. Kryshtanovskaya O., White S. The Formation of Russia’s Network Directorate. In: Kononenko V., Moshes A. (Ed.). Russia as a Network State: what works in Russia when state institutions do not? Palgrave Macmillan, 2011. P. 19-38.
4. Laclau E. On Populist Reason. Verso: London, New York, 2005.
5. Ledeneva A. How Russia Really Works: The Informal Practices That Shaped Post-Soviet Politics and Business. Cornell University Press, 2006.
6. Linz J. Totalitarian and Authoritarian Regimes, London: Lynne Rienner Publishers Inc, 2000.
7. Miessen M. and Mouffe C. Chapter 6. Democracy Revisited (In Conversation with Chantal Mouffe). In: Miessen M. The Nightmare of Participation (Crossbench Praxis as a Mode of Criticality). New York, Berlin: Sternberg Press, 2010. P. 105-159.
8. ODONNELL G. The Democratic Regime (or Political Democracy), and Citizenship as Agency. URL: http://fds.oup.com/www.oup.com/pdf/13/9780199587612.pdf (Дата обращения: 02.06.2013)
9. Sanders E. Historical Institutionalism. In: Binder S., Rhodes R., Rockman B. The Oxford Handbook of Political Institutions. Oxford Handbooks Online.
10. Shevtsova L. Russia lost in transition: the Yeltsin and Putin Legasies (1st Printing). Washington DC: Carnegie Endowment for International Peace, 2007.
11. Urban M. Cultures of Power in Post-Communist Russia: The Analysis of Elite Political Discourse. Cambridge, Cambridge University Press, 2010.
12. Бурдье П. Начала / Пер. с фр. Шматко Н. А.- М.: Socio-Logos, 1994. - 288 с.
13. Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Постсоветский человек и гражданское общество. М.: Московская школа политических исследований, 2008. - 96 с.
14. Ильин И. П. Постструктурализм, деконструктивизм, постмодернизм. Глава первая. Постструктурализм: основные концепции, понятийный аппарат. Жак Деррида - постструктуралист sans pareil. “Различение”. URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Ilin_Post/10.php (Дата обращения: 02.06.2013)
15. Коэн Дж., Арато Э. Гражданское общество и политическая теория / Пер. с англ. - М.: Издательство «Весь мир», 2003. - 784 с.
16. Льюкс С. Власть: Радикальный взгляд / пер. с англ. А. И. Кырлежева. - М.: Изд. дом Гос. ун-та - Высшая школа экономики, 2010. - 240 с.
17. Манен Б. Принципы представительного правления / Пер. с англ. Е. Н. Рощина. - СПБ.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2008. - 323 с.
18. Филлипс Л. Дж., Йоргенсен М.В. Дискурс-анализ. Теория и метод / Пер. с англ. - 2 изд., испр. - X: Изд-во «Гуманитарный Центр», 2008. - 352 с.
Статьи в периодических изданиях: 19. Bourdieu P. Social Space and Symbolic Power // Sociological Theory. 1989. Vol. 1, Issue 1, P. 14-25.
20. Burawoy M. Transition without Transformation: Russia"s Involutionary Road to Capitalism // East European Politics and Societies. 2001. Vol. 15. №2. З. 269-290.
21. Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy. 2002. Vol. 13. Num. 1. P. 5-21.
22. Diamond L. Thinking About Hybrid Regimes // Journal of Democracy. 2002. Vol. 13. Num. 2. P. 21-35.
23. Dryzek J. Political Inclusion and the Dynamics of Democratization // The American Political Science Review. 1996. Vol. 90. №3. P. 475-487.
24. Ekman J. Political Participation and Regime Stability: A Framework for Analyzing Hybrid Regimes // International Political Science Review. 2009. Vol. 30. №1, P. 7-31.
25. Gelman V. Regime changes despite legitimacy crises: Exit, voice, and loyalty in post-communist Russia // Journal of Eurasian Studies. - 2010. - 1. - P. 54-63.
26. Hendriks C. Integrated Deliberation: Reconciling Civil Society’s Dual Role in Deliberative Democracy // Political Studies. 2006. Vol. 54, P. 486-508.
27. Laclau E. Universalism, Particularism, and the Question of Identity // The Identity in Question. 1992. Vol. 61. P. 83-90.
28. Levitsky S., Way L. The Rise of Competitive Authoritarianism // Journal of Democracy. 2002. Vol. 13. Num. 2. P. 51-65.
29. Lussier D. Contacting and Complaining: Political Participation and the Failure of Democracy in Russia // Post-Soviet Affairs. 2011. №27(3). P.289-325.
30. Makarkin A. The Russian social contract and regime legitimacy // International Affairs. 2011. Vol. 87. Issue 6. P. 1459-1474.
31. Makarychev A. Politics, the State, and De-Politicization. Putin’s Project Reassessed // Problems of Post-Communism. 2008. Vol. 55. №5. P. 62-71.
32. Mishler W., Willerton J. The Dynamics of Presidential Popularity in Post-Communist Russia: Cultural Imperative versus Neo-Institutional Choice? // The Journal of Politics. 2003. Vol. 65. No. 1. P. 111-141.
33. Panizza F., Miorelli R. Taking Discourse Seriously: Discursive Institutionalism and Post-structuralist Discourse Theory // Political Studies. 2012. Vol. 61. Issue 2. P. 301-318.
34. Schmidt V. Discursive Institutionalism: the Explanatory Power of Ideas and Discourse // Annual Review of Political Science. 2008. №11. P. 303-326.
35. Zakaria F. The Rise of Illiberal Democracy // Foreign Affairs. 1997. 76. 6. P. 22-43.
36. Гавшина О., Дербилова Е. Нефтяники за один день пообедали у Сечина и посовещались у Дворковича. URL: http://www.vedomosti.ru/companies/news/1837952/klub_sechina (Дата обращения: 02.06.2013)
37. Гельман В. Трещины в стене // Pro et contra. - 2012. - Январь-арпель. - С. 94-115.
38. Грин С. Природа неподвижности российского общества // Pro et contra. - 2011. - Январь-апрель. - С. 6-19.
39. Гудков Л. Инерция пассивной адаптации // Pro et contra. - 2011. - Январь-апрель. - С. 20-42.
40. Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997 - 2002 годов. - М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 816 с.
41. Дзядко Т. Правительство отменит монополию «Газпрома» на экспорт СПГ. URL: http://www.vedomosti.ru/companies/news/12281011/gaz_v_obmen_na_dogovor (Дата обращения: 02.06.2013)
42. Каширских О. Н. Политические преференции россиян в условиях «дилеммы транзита». URL: http://www.hse.ru/data/2012/10/09/1247022308/Политические преференции россиян в условиях дилеммы транзита.doc (Дата обращения: 02.06.2013)
43. Каширских О. Н. Публичная сфера и легитимность персоналистской системы власти в России // Вестник общественного мнения. - 2012. - №2(112). - С. 63-72.
44. Макаркин А. Выборы в рамках контракта // Pro et contra. - 2008. - Январь-февраль. - С. 36-45.
45. Муфф Ш. К агонистической модели демократии // Логос. - 2004. - №2(42). - С. 180-197.
46. Олейник А. Общество неопределенности: институциональная перспектива // Экономическая политика. - 2007. - №1(5). - С. 98-111.
47. Саква Р. Дуалистическое государство в России: параконституционализм и параполитика // Полис. - 2010. - №1. - С. 8-26.
48. Урбан М. Формы гражданского общества: политика и общественные отношения в России // Прогнозис. - 2009. - №1(17). - 176-195 с.
49. Электронные источники: 50. Poussenkova N. Lord of the Rings: Rosneft as a Mirror of Russia’s Evolution. URL: http://www.bakerinstitute.org/programs/energy-forum/publications/energy-studies/docs/NOCS/Papers/NOC_Rosneft_Nina.pdf (Дата обращения: 02.06.2013)
51. Гудков Л. Российский авторитаризм: институциональный и общественный контекст. URR: http://www.liberal.ru/articles/cat/1313 (Дата обращения: 02.06.2013)
52. Гудков Л., Дубин Б., Левинсон А. Фоторобот российского обывателя. URL: http://www.civisbook.ru/files/File/Gudkov_Dubin.pdf (Дата обращения: 02.06.2013)
53. Итоги социально-экономического развития Архангельской области (без учета Ненецкого автономного округа) за 1 квартал 2013 года. URL: http://www.dvinaland.ru/economy/ (Дата обращения: 02.06.2013)
54. Ланг С., Хэртель С., Бюрш М. Гражданское общество и гражданская активность в России. URL: http://library.fes.de/pdf-files/bueros/moskau/08191.pdf (Дата обращения: 02.06.2013)
56. Медведев С., Томашов И. Политическая аномия в современной России. URL: http://www.hse.ru/pubs/share/direct/document/53650662 (Дата обращения: 02.06.2013)
57. Урбан М. Социальные отношения и политические практики в посткоммунистической России. URL: http://www.civisbook.ru/files/File/Urban_2002_4.pdf (Дата обращения: 02.06.2013)